В Бахчисарае стояла жара. Татары отлеживались на мягких подушках в садах, в тени шелковиц и ореховых деревьев. На улице не видно людей, не слышно голосов. В тишине жаркого полдня разносилась русская печальная песня:
Не белая лебедушка из степи летит —
Красная девушка из полону бежит.
Как под девушкой конь чубарый что сокол летит,
Его хвост и грива по сырой земле,
Из ушей его дым столбом валит,
Во ясных очах как огонь горит.
Подбегает девушка ко Дарье-реке,
Она кучила, кланялася добру коню:
Уж ты, конь мой, конь, лошадь добрая!
Перевези-ка ты меня да на ту сторону,
На ту сторону да к родной матушке.
В садах, огородах и виноградниках работали молчаливые рабы — русские. Обливаясь потом, они носили на коромыслах воду из колодцев, поливали овощи и рыхлили землю на виноградниках.
Подымая пыль, рогатые волы медленно тащили по дороге крытую повозку с двумя женами какого-то татарского князя. Лошадей татары берегли: даже царице не разрешалось впрягать в повозку лошадь.
Посол Афанасий почти голый лежал на полу. Он был толст и не любил жары. Два окна, обращенные к солнцу, занавешены темной материей. Окно, выходящее в сад и затененное огромной шелковицей, открыто. На подоконнике видны кровавые пятна от спелых ягод, упавших с дерева. Рядом на стуле сидел посольский дьяк Петр Подушка. Положив бумагу на колено, повернувшись к свету, он писал под диктовку посла.
— Слышишь песню, Афанасий Иванович? — перестав писать, сказал дьяк. — Это Марфа, рязанка, хозяйское дите укачивает.
Посол утвердительно хмыкнул.
Бежали за девушкой два погонщика,
Два погонщика, два татарина.
Расстилала красная девица кунью шубу,
Кидалась красная девица во Дарью-реку,
Тонула красная девица, словно ключ ко дну.
— Сколько тут нашего народа томится в неволе! — продолжал Петр Подушка. — И женщин много, красавицы есть. Обидно, что не для русского народа они детей рожают… Каждый год в Кафеnote 73 на базарах наших людей продают. В иное время каждый день по три-четыре галеры от пристани в Константинополь отходят и все полным-полны. И на всех турецких кораблях русские гребцы.
— Правда, правда, — вздохнул Афанасий Иванович. — Татары и детей малых в неволю берут и продают туркам, а турки их в свою веру оборачивают и военному делу обучают. Дай бог, скорее бы время пришло рассчитаться за все. И души убиенных, и полон, и кровь взыщет бог с басурманского племени.
Унылая далекая песня рязанской полонянки Марфы продолжала теснить сердце. Ни Афанасий Нагой, ни Петр Подушка издали не разбирали слов этой песни. Но они понимали ее душой, всем своим существом.
— Хорошо поет, — опять сказал дьяк, смахнув слезу.
Во дворе лениво залаял цепной пес.
В доме забегали слуги, шлепая по глиняному полу босыми ногами. Слуга тихонько приоткрыл дверь в комнату, где лежал посол.
— Афанасий Иванович, к тебе Алексей просится.
— Зови, — послышалось в ответ.
Вошел Алексей, главный приказчик мурзыnote 74 Сулеша. Загорелый, высокий, с небольшой русой бородкой и голубыми глазами.
— Здравствуй, господине, — сказал он, кланяясь, — с вестями к тебе.
— Говори! — Афанасий Иванович приподнялся, сел на ковер. Сейчас можно разглядеть в полумраке его тяжелое, мясистое тело, грузный живот, окладистую бороду. Жирная и отвислая грудь его колыхалась, как у женщины.
— Посол короля Жигимонда сегодня в Бахчисарай приехал. С ним тридцать четыре человека и девятнадцать колымаг, полных товарами, да стражи более трех сотен всадников. Я с одним погонщиком говорил, свой, русский. Так он сказывал, будто король хорошие поминки хану дает. Хочет, чтобы хан на Московскую землю ударил… И мурзы вчера на совете жаловались, будто им жен кормить нечем. Войны хотят. Совет держали, у хана сегодня будут требовать.
Алексей замолчал.
Афанасий Иванович обдумывал вести. Ему пришло в голову, что скоро предстоит неприятная встреча с ханом. Сколько уж их было, и после каждой посол подолгу мучился и болел.
Русская невольница Марфа продолжала свою песню.
Перед новым приемом московского посла Афанасия Нагого Девлет-Гирей решил выслушать советы своих приближенных. В маленькой комнате дворца, где обычно происходили секретные беседы, его с нетерпением ждали казанские вельможи-беглецы: князь Спат, Янгурчей-Ази, Улан Ахмамет. Здесь же сидели знатные мурзы и чиновник турецкого султана.
Поклонившись в землю хану, вельможи со всех сторон обступили его.
— Не верь царю Ивану, великий хан, обманывает он тебя, — начал князь Спат. — Он твердит о мире, а сам строит города на Дону, хочет взять Азов и открыть себе путь в Крым.
— Этот московский царь опаснее своего отца и деда, — поддержал Янгурчей-Ази, — он завоевал Полоцк, Казань, Астрахань, Ливонию. А если он польского короля одолеет, то и до последнего юрта Батыева доберется.
— Не верь ему, великий хан, — упрашивали вельможи.
— Мне говорил посол Афанасий, — сказал Девлет-Гирей, стараясь не смотреть в глаза своим чиновникам, — что московский царь большие поминки дает.
— Афанасий умеет медом глаза замазать. Я ни одному слову его не верю! — вышел из себя князь Спат. — Если царь Иван мира хочет, пусть магомет-гиреевские поминки дает, а посулами сыт не будешь.
— Хорошо, хорошо, — поглаживая черную бородку, повторял хан наступавшим на него вельможам. — Я подумаю, послушаем, что королевский посол мне скажет.
— Ногайские князья просили тебе передать, великий хан: если ты царевича своего на Казань с войском пошлешь, ногайцы с многими людьми ему помогать будут.
— Московский царь и на Тереке город поставил. Разве для мира города ставят? — гнул свое Спат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144