На седьмой день царь Иван с опричниками вернулся в Москву. В Новодевичьем монастыре шел храмовой праздник.
Услышав звон колоколов, царь остановил коня. Черный злой жеребец Перун нетерпеливо топтался на месте и, раздувая ноздри, косил глазом на мертвую собачью голову, висевшую у него на шее. Через мгновение царь, не сказав ни слова, помчался к видневшемуся вдали белому каменному храму.
В утробе царского коня звучно играла селезенка.
Опричники повернули вслед за царем. Разгоряченные скачкой, весело переговариваясь, они подъехали к дубовым монастырским воротам.
Молебен служил митрополит. С многолюдным крестным ходом он обходил стены монастыря.
Царь поднялся на стены к молящимся. Он думал, что не плохо бы все же помириться со строгим владыкой. За ним, бряцая оружием, поднялись опричники.
По обряду, читая Евангелие, митрополит обернулся к народу, желая сказать: «Мир всем». Но остался с открытым ртом. Он увидел в свите царя Ивана опричника в татарской шапке.
— Царь! — воскликнул с негодованием Филипп. — Разве прилично благочестивому держать языческий закон?
— Как, что, кто? — пронзительно вопросил царь.
— Один из ополчения твоего из лица сатанинского!
Опричник поспешно сорвал с головы шапку.
— Где же, покажи?
Алексей Басманов, нагнувшись к царю, шепнул:
— Митрополит возвел напраслину, снова желая тебя унизить, великий, государь.
И царь Иван поверил Басманову.
— Лжешь, чернец! — со злобой бросил он владыке. — Доселе я излишне щадил вас, мятежников, отныне вы у меня взвоете!
Царь Иван твердо решил расправиться с митрополитом. Он понял, что послушным его воле владыка никогда не будет. Своим строгим нравом, заступничеством за опальных и неутомимыми поучениями о законности и справедливости Филипп стал в тягость царю. Однако поднять руку на главу могущественной русской церкви даже для царя Ивана было не так просто.
Опричная дума постановила собрать церковный собор и лишить Филиппа высокого сана.
Пока опричники готовились убрать со своего пути неугодного митрополита, царь Иван решил расправиться с ненавистными ему вельможами, и в первую очередь с боярином Иваном Петровичем Федоровым. Слишком богатым, гордым и независимым казался ему Федоров.
11 сентября царь пригласил в покои кремлевского дворца думных бояр, опричных, и земских дворян, и многих служивых людей, находившихся в столице.
Великий государь сидел на своем золоченом кресле. Увидев среди приглашенных боярина Федорова, он милостиво подозвал его.
— Слуги, — крикнул царь, когда Федоров приблизился, — подайте царскую одежду для нового царя! Оденьте его.
Спальник принес тяжелую, расшитую золотом одежду. В один миг слуги сбросили с плеч боярина длиннополый суконный кафтан и натянули сверкавшие украшениями царские ризы.
Царь Иван сошел с престола и, поклонясь на все стороны, сказал добродушно улыбаясь и протягивая изумленному боярину Федорову скипетр:
— Возьми. А теперь взойди и сядь на мое место!
Эти слова царь произнес громко, окинув взглядом притихших бояр и дворян, толпившихся у трона.
Опричники стояли, насмешливо улыбаясь. Земские бояре и дворяне насупились.
Подталкиваемый царем, Федоров сделал несколько шагов к трону. Он был бледен, но держал себя с достоинством.
Остановившись на мгновение, он с укоризной спросил:
— Великий государь, почто шутишь слугу своего?
Царь не ответил.
Иван Петрович взобрался по ступеням трона и сел на мягкое седалище.
Царь Иван сорвал шапку с головы и рухнул на колени перед боярином.
— Здрав буди, великий царь земли Русской, — куражился он, — се принял ты от меня честь, тобою желаемую.
Царь поднялся с колен. Лицо его исказилось злой усмешкой, губы подергивала судорога.
Боярин Федоров понял, что минуты его сочтены. Сейчас он не видел никого, кроме царя Ивана. А царь казался ему не великим властелином, а простым, выжившим из ума человеком. И Федоров смотрел со своего высокого места на царя, не то сожалея, не то презирая его.
— Я никогда не желал этой чести.
— Врешь, лукавый раб!
— Я не раб твой, но слуга. Ты ошибаешься, считая всех своими рабами. Я раб божий, а перед богом мы все равны.
— Изменник, ты хотел предать меня, выдать в Литву, королю Жигимонду, а самому сесть на престол. Ты сказал на сборище под Полоцком, что я не царского прирождения. Я все знаю!
— Ты не знаешь правды, государь. Гришка Скуратов опутал тебя ложью.
Иван Васильевич молчал, глотая слюну. Бородка задралась кверху, острый кадык судорожно двигался.
— Ты возомнил о себе много, — сказал боярин так, словно говорил с товарищем, а не с царем. — Никто тебе не перечил, вот ты и стал считать, что тебе все позволено, возомнил себя непогрешимым. В каждом государстве нужна строгая рука властителя. Строгая, но справедливая. А где у тебя справедливость? Ты думаешь о себе, о своей безопасности, о своем благополучии. Ты живешь тем, что происходит сегодня. Но ведь государство Русское должно жить и за порогом твоей жизни. Благо ли ты делаешь, чем обернутся твои деяния при царствии твоего сына? Безумец, кто на песке созиждет здание, ибо падет оно от первого ветра. Не можно по-прошлому да по-настоящему жить… грядущее впереди. Мыслить надо, како государство лучше строить. Ты хочешь воевать чужие земли, а свой народ бедствует. Пора обратиться к своей земле и к своему народу. Ты погряз в пороках, стал палачом, льешь потоками кровь русских людей, сердце твое обросло шерстью. Если бог спросит меня там, — Федоров поднял руку кверху, — можешь ли ты, государь, остаться на царстве, я скажу ему — нет…
Царь Иван слушал словно зачарованный слова старого боярина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144