— Если тот, кто это написал может сосчитать, я его поздравляю. У таких турок, как мы с тобой, до седьмого колена никто не считал. Спросишь, почему дальше деда считать нет у нас обычая? Да потому, что из наших предков кому голову отрубили, кого на кол посадили.
— А вот у падишахов все предки сосчитаны. Погляди в конце учебника! Начнешь с Абдула Хамйда и дойдешь до самого Османа.
— Конечно, сынок. Ведь сабля, которой головы рубились, была в их руках.
— Значит, они чистокровные турки, а мы нет. Так выходит?
— Нет, не так,—решительно сказал Ариф-деде и умолк.
Разъяснение последовало на следующем ночном уроке Арифа-деде:
— Коль ты заговорил о чистокровных турках — первый привет передай на том свете Бедреддйну, сыну кадия города Симавне. Он отец всех семи колен мусульманских. Падишах говорил: «Этот мир—мое владенье». Бедреддин говорил: «Этот мир—наш братский стол». Падишах говорил: «Все женщины — мой гарем». Бедреддин говорил: «Но всем и всюду надо быть вместе, кроме как у щеки возлюбленной своей. Мусульмане и греки должны жить как братья. Деребеи и их порядок должны пойти ко дну». За эти слона на Бедреддина и его людей напали янычарские армии. У Айаслуга после жестокой сечи поймали они Мустафу Бёрклюдже, распяли на кресте и возили на верблюде по городу много дней. Потом поймали одного из самых могучих людей Бедреддина— Мустафу Торлака и повесили его в Манйсе. Бедреддина хитростью схватили в его шатре в Делиормане и повесили в Манисе на рынке ремесленников. Сейчас Бедреддин— горсть костей в прогнившем ящике, что лежит в гробнице в Стамбуле. Но османские султаны, которые погубили его, погубили его храбрецов — каждый из них был как Кероглу,— погубили шейха Сакарьи, сами в конце концов...
— Погоди, Ариф-деде, расскажи сначала, кто такой этот шейх Сакарьи?
— Шейх Сакарьи? Тоже враг деребеев. Он сказал: «Бедреддин наш святой учитель. Бедреддин однажды явится снова».
— В самом деле явится, Ариф-деде?
— Не сам он, конечно. Его дыхание, ребята, его ум придут, его храбрость придет. Вот шейх Сакарьи был одним из явлений Бедреддина. Не смотрите, что звался он шейхом. Он родом был из деревни около Сакарьи. И звали его Ахмед. «Кто посеял,— говорил он,—тому и
посев. Кто вспахал—тому и пашня. Так и никак иначе». Было у него двенадцать молодцов. Вместе с ними вершил он из года в год справедливость. Мерял бейские земли копьем, когда бедноте-голытьбе раздавал. Деньги мерял щитом, материю—мечом...
— И его падишах убил?
— Мурад Четвертый послал против него Али-пашу из Вардара. Но они разбили войско Али-паши... Написано это в ваших книгах?
— Даже имени его нету.
— После того падишах отправил против них Османа-пашу из Чифтерёра. Снова была страшная сеча. У Эскишехйра Ахмеду устроили ловушку, взяли в плен. Вместе с двенадцатью его молодцами привезли в Конью пред лицо падишаха. Палач Али раздел Ахмеда догола. Посадил на ишака задом наперед, провез по городу. Потом содрал с Ахмеда кожу, от пояса до плеч. Молотком сломал по очереди все пальцы на ногах и руках. Великий Ахмед и не пикнул. «Не торопись, говорит, палач Али! Спокойно делай снос дело!» Отрезали ему нос, искрошили уши. Ахмед только одно говорил: «Бедреддин— наш святой учитель! Бедреддин снова придет!» Как он сказал, так и вышло... Долго ли, коротко ли, явился Гявур-имам. В одной руке держал он ружье, в другой — весы правосудия. Его тоже схватили в конце концов. Вместе с его молодцами посадили голыми на раскаленные сковороды. «Имам,—говорит один из его молодцов,— зад у меня горит...» — «Стисни зубы,— отвечал Имам,—подо мной тоже не розовый миндер!»
Хасан слушал, словно все это с ним происходило. Стараясь не моргать, чтоб не хлынули слезы из глаз, он спросил:
— А ты, Ариф-деде, от кого об этом узнал?
— От моего деда.
— Скажи, где нам, в какой книге об этом почитать? А?
— Говорят, о Бедреддине много книг написано. Я только одну читал тоненькую, в пол моего мизинца, на старом шрифте. Обложка цвета гнилой вишни. У него и свои книги были написаны. Толстые, в четыре пальца...
— А о шейхе Сакарья?
— Есть его завещание. Только правительство запретило. Секретное оно.
— Где же его можно достать?
— У тех, кто верит, что Бедреддин снова придет. Пока с ними не сдружишься, не достанешь... Не торопитесь. Придет день, вы станете учителями, поедете в деревни, в людях жить будете, может быть, тогда...
Хасан не стал дожидаться. На экзаменах по истории он не ответил ни на один вопрос. Молчал. Нарочно. Ему назначили переэкзаменовку на осень. Уезжая на летние каникулы домой, он ничего нам не сказал. Но осенью в училище не вернулся. На праздник курбан-байрама пришло от него письмо Арифу-деде. Старик не умел читать на новом алфавите и попросил прочесть меня. Хасан поздравлял его с праздником и писал: «Я поступил в другую школу — пошел в люди. Здесь восполню то, чего не сумел узнать в училище. Ищу книги и даже нашел одну — «Варидат » .
В тот год мы с курдом Касымом тоже чуть-чуть не проскочили сквозь сито. Верней даже, проскочили, но только на одну неделю. Потом снова вспрыгнули в решето, смешались с теми, кому суждено было стать учителями.
Отпущенное нам подаяние выдавалось помесячно. Разницу между положенным и выданным нужно было еще вытребовать. Хуже всего обстояло дело с сыром. Этот-то сыр чуть нас и не погубил.
Порция, выдававшаяся к завтраку, все уменьшаясь и уменьшаясь, стала под конец не больше лесного ореха. Как-то утром дежурный по кухне вскочил на табуретку и крикнул на всю столовую:
— Друзья!
Все головы повернулись в его сторону.
— Сегодня сыра не будет. Только чай с хлебом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73