Когда я вернулся домой и стал складывать чемодан, жена не выдержала и, взяв ребенка, ушла в дом своего дяди. Я положил деньги ей на кровать и оставил записку: «Вот тебе на чулки! Я — человек послушный. Обратно не вернусь. Если найду там работу и устроюсь, можете приехать, ежели пожелаете. Я мог бы жить без тебя, но без сына не могу. Прощай!»
Отчего все так произошло? — спросите вы. Я размышлял об этом в поезде до самой Анкары. Мы не любили друг друга. Думали, поженимся и любовь сама собой явится. Не явилась. Явился ребенок. Так как мы оба его
любили, то, казалось, смирились друг с другом. Пока нам хватало денег, нас водой было не разлить. Когда же стало не хватать, нас не могли соединить и мои слезы. Так прошли медовые месяцы, за ними месяцы спокойной жизни, и начались месяцы распада. Будь проклята нищета! В бедности невезение передается по наследству. Мы с женой стали похожи на моего отца с мачехой. Зажили, как кошка с собакой. Я получал одни царапины, она — одни укусы...
А ведь так-то что я могу сказать про нее плохого? Правда, она была фанатична. Как-то ночью поговорила во сне со «святыми», утром, как проснулась, стала шарить у меня по карманам и нашла письмо от Фатьмы. Бог с ней, пускай.
Школу она, правда, бросила. Носик, ротик были у нее в порядке, а вот мозги... Бог с ними, пускай.
Правда, она была ревнива, избалована, слезлива. Бог с ней, пускай.
Она была матерью моего первого сына. Я был ее наказанием, она — моей карой. Но ребенок-то здесь при чем? Из-за него я терпел все и жил, стиснув зубы. Когда мне приходилось грудио, перебирал старые огцовские письма. В одном из них он писал: «Если мышь сама не влезает в норку, зачем ей еще тыква на хвост? Послушай меня, сынок,— увещевал отец.— Не делай этого. Иначе придется тебе стоять на углу и думать, что ты принесешь домой? Можешь судить по мне. Когда закроются мои глаза, я умру в третий раз, потому что я был женат два раза».
Ах, хоть в этом, да надо было его послушаться. Где была моя голова? Ветер в ней тогда гулял. Когда я служил во Фракии, гляжу, нее кругом женится. Большинство женились, чтоб не умерен, холостыми, если придется воевать с немцами. Одна у них была мысль: хоть немного пожить перед смертью семейной жизнью. Ну хорошо, положим. Пошел на фронт, убили тебя. А те, кто останется? Ах, душа моя, кто в таких случаях думает об оставшихся. Предположим, те, кто идет на смерть, если угодно, и не могут думать об остающихся. Но заботы мертвых все равно остаются живым. От этого, как ни крути, никуда не денешься. Я поступил, как все. Чем я хуже других? Плеши у меня еще не было. У нас мужчина чуть получше черта-—уже красавец. Найдется и для меня невеста. Как бы там ни было, все мои пороки и недостатки скрывала форма. Офицер, мертвый или живой,— это деньги. Во всяком случае, пока выяснится, что я учитель, я мог вскружить девушке голову.
Так и вышло. В Текирдаге я увидел девушку. Несколько раз прошелся за ней до дома и как-то вечером, выпив для храбрости две рюмки водки, пришел к ее дверям. Тук-тук-тук!
— Кто там?
— Я. По воле аллаха, по слову пророка, прошу вашу дочь в жены!
Во время второго свидания я сказал, что я учитель.
— О-о, вот совпадение. Видите, ее старшая сестра тоже учительница. Ее муж—тоже учитель. А вот портрет ее покойного батюшки. Тоже был учителем.
Я вытащил из кармана семейную фотографию и стал показывать:
— Мот мой отец, учитель на пенсии. Это моя сестра— учительница. Это мой брат — должен был стать учителем...
Договорились. Обручились. Покатилась кастрюлька, нашла свою крышку. Крышку-то нашла, да крышка не подошла. Не смогли мы сварить в этой кастрюльке счастья ни на один обед. Нищета оказалась нам не по зубам. Стали поетом есть друг друга. Жевать сухой, горький ломоть л был найденной крышкой, то
теперь я снова с кастрюли свалился. И покатился. В Анкару.
ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ
В тот вечер в анкарском казино «Вокзал» нас собралось двенадцать человек. Остальные не смогли приехать. Мы обнялись. С нами был и один из наших преподавателей. Географ. Путешественник. Он сдержал наконец слово, данное нам десять лет назад. Этим летом ему удалось выехать в поездку по Анатолии. Возвращаясь с Востока, он случайно встретился в Анкаре с кем-то из наших. Его уговорили остаться.
— Отпразднуйте с нами, учитель, десятилетний юбилей!
Он с удовольствием принял приглашение.
— Хоть вы и повзрослели на десять лет, на вас все равно нужна хорошая палка в хороших руках!
Географ даже принял участие в разработке повестки дня.
Мы уселись за стол в форме тупика. Официанты принесли закуски, наполнили рюмки и удалились. Садедин Пятый, не притронувшись к рюмке, встал, откашлялся и медленно проговорил:
— Друзья! Нас окончило училище двадцать восемь человек. Все мы это знаем. В этот вечер шестнадцать не с
нами. Отчего, мы не знаем. Может быть, они не получили наших писем, не видели объявлений в газетах, а может быть, с адресами у нас вышла ошибка. Но есть два наших товарища, адреса которых мы хорошо знаем, однако, сколько бы мы им ни писали, как бы их ни умоляли, даже если б все за ними приехали, сюда привезти не смогли бы. Один из них Курд Касым, другой Мустафа Двадцать Второй. Давайте же встанем и почтим их память молчанием! Когда истекла минута молчания, Садеддин поднял
бокал:
— А теперь выпьем за них!
Выпили. Те, кто не знал, быстро узнали о тех, кто знал. Мустафа, по прозвищу Медведь,—никто в классе не мог согнуть его руку — умер в одной из деревень под Чивйлем от нашей национальной болезни—чахотки. Курд Касым был учителем в Дерсйме. Он поехал в Курдистан по собственному желанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73