У Исмаила долго не было детей. Быть-то были, но не выживали. То рождались мертвыми, то недоношенными, то умирали, не дожив до года. Мой отец ему и посоветовал: «Как родится ребенок, неси ко мне, продай, назови моим именем, увидишь— выживет!» Исмаил так и сделал. Принес новорожденного
сына, взял у отца пять курушей, якобы продал его, назвал Яшаром1 (моего отца звали Халил Яшар).
Яшар выжил. И принес в дом удачу. После него родилась двойня. Затем еще трое детей подряд. Стало у Исмаила больше детей, чем у нас. По вечерам, вывалив перед женой хлеб, мясо, овощи—Исмаил приносил их домой в кожаном фартуке, прижав руками к груди,— старьевщик сажал на спину одного ребенка, на плечи другого, двух брал под мышки и, взяв за руку Яшара, как увешанное плодами дерево, проходил, напевая песенку, перед нашим домом к саду. Пока его жена Айше готовила ужин, он играл с ребятишками. Когда его спрашивали, как он умудряется всех их прокормить, Исмаил улыбался и повторял присловье отца:
— Аллах дал, аллах и прокормит! Хоть и вырывают они кусок хлеба друг у друга изо рта, а все не голодные живут. Пока мир честной будет трепать ботинки, старьевщику дела хватит. Я не я буду, а пошлю моего Яшара в Измир, выучу в промышленной школе! Помяните мои
слова!
Все было бы хорошо, да только в один прекрасный день в хибарку «счастливого» старьевщика явился Нури-бей.
— Послушай-ка, Исмаил, у тебя детей много. Небось и не помнишь, как младшую дочку по имени кличут...
— Как не помнить, мою младшую дочку зовут Инджй!
— Вот и прелестно. А у меня ни одного дитяти нет. Не дает аллах. Мы думали, гадали с моей ханым. Давай, говорит, попросим Инджи в дочки. И ты от лишнего рта избавишься, и мы...
Исмаил не дал ему договорить. Взял и выгнал вон. Они перестали здороваться. С тех пор Исмаил каждый день рассказывал эту историю всем своим знакомым.
В тот вечер он хотел было снова рассказать ее отцу. Но, к счастью, вмешались часовщик с извозчиком и вернули разговор к планам опустошительного благоустройства.
— Как ты думаешь, ходжа, могут они по плану из Анкары да по капризу этой барыни разрушить наши дома или нет?
Отец глубоко вздохнул:
— Ну, а что мы можем поделать, в конце концов? А, дядя Юсуф?
— Ежели ты и теперь не напишешь его превосходительству Гази-паше, нечего тебе больше носиться по
городу: «Я, мол, грамотный, могу писать и читать!» — заключил старьевщик.
Десять дней отец носился по городу в поисках квартиры. Но и в этот раз ничего не написал Гази.
Не прошло и двух недель, как из управы явились могильщики с лопатами. И огромный дорожный каток раздавил не только нашу хибарку, но и все бессонные ночи, что мы провели на табачном поле. Он расплющил в лепешку так и не купленную швейную машину «Зингер», и куклу Эмине, и мой шестизарядный пугач и штаны на подтяжках.
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
Беда не приходи! одна. На следующее лето объявили экзамен для помощников учителей.
— Послушай, сынок,— сказал мне отец,— говорят, экзамен будет письменный. Что бы меня ни спросили по воспитанию, обучению или грамматике, кажется мне, с божьей помощью как-нибудь справлюсь. Но вот в счете да в геометрии я до тонкостей, пожалуй, не доберусь. Как нам быть, сынок, а? Ежели вызвать сейчас твоего брата из Балыкесира, не с руки это будет?
Что я мог ему на это ответить? Я действительно хотел помочь отцу. Впервые в жизни он усадил меня против себя и разговаривал как с человеком. Но чем я мог ему помочь? Я только что кончил начальную школу. Решив, что двух учителей к одной семье за глаза достаточно, меня отдали в подмастерья к жестянщику Яссфу. К тому же арифметика и геометрия не были моими любимыми предметами—я не был в них силен. Да будь я хоть первым учеником, разве мог бы я справиться с задачами для учителей? Многое я к тому же успел позабыть.
— Вспомнишь! — сказал отец.— На экзамен я возьму тебя с собой.
— Пустят ли, отец?
— Стоит мне шепнуть на ухо инспектору Джемилю-бею, и все будет в порядке. Завтра же начнешь. Возьми книги, освежи в памяти, что успел позабыть. Выдержу экзамен, даю слово, куплю тебе длинные брюки!
Инспектор Джемиль был отцовским собутыльником. До экзаменов отец лишних два раза пригласил его на выпивку и договорился, что возьмет меня на экзамен, чтоб я, мол, не озорничал на улице, пока матери нет дома.
Так и сделали. Мы явились вместе с отцом. В комнате было еще несколько деревенских учителей. Завидев меня, они обрадовались—похоже, у всех у них дела были плохи.
Уселись. Распечатали конверт, присланный из министерства. Как ответил отец на вопросы по методике, языку и грамматике, я понятия не имею. По арифметике достались сложные проценты. Я глядел на билет как баран на новые ворота. Отец тоже глянул и обмер:
— Кроме ростовщика Хаджи Османа, этой задачи никто не решит!
Посоветовавшись, пошептавшись, всем скопом кой-как решили.
Дошла очередь до геометрии. Развернули билет— теорема. «Пифагоровы штаны на все стороны равны». Не по моим зубам. Отец всего меня исщипал. Но от щипков в геометрии толку мало. Потом все по очереди плюнули мне в лицо:
— Тьфу, шарлатан! Ишак ты, ишак! Окончил начальную школу и не знаешь пифагоровых штанов?!
Последнее слово было за отцом:
— И думать забудь! Не видать тебе брюк, как своих ушей! Выйдет из тебя жестянщик — и то слава богу!
...В ожидании результатов экзамена отец не находил себе места. Слова ему не скажи. Ожидание, что огненная рубашка. И огонь, сжигавший душу отца, не поддавался ни воде, ни чаю с кофеем, ни водке. Ни днем, ни ночью не было ему покоя.
Как-то вечером снова принялся, бедняга, горевать:
— Ясно, как день,— за четвергом идет пятница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73