Намедни и сам Даниелюс возмущался... рассказывал, как одна вдова двадцать справок собрала, чтобы своим малолетним детям пенсию выхлопотать. Вы это называете бюрократизмом, а я так думаю: проверка за проверкой не от жизни — от недоверия к человеку, от страха, вдруг власть обманут. И что же?.. Все равно обманывают, сколько там проверок ни учиняй! А когда нужно призвать виновного к ответу, вот тут и начинается: виновников вроде бы и нет, закон запутался среди прорвы ответчиков, каждый посылает к другому, и в конце концов всю кашу должен расхлебывать самый меньший. Всех этих щелкоперов, всех этих переписчиков, переливателей из пустого в порожнее, всех этих выдавалыциков справок и бумажек надо к работе, к делу приставить! А ведь сколько их, этих канцелярских крыс, во всем нашем необъятном отечестве небось миллионы... и все они только и делают, что наши закрома опустошают. Пусть же производят то, что нужно, пусть человеку пользу приносят, дармоеды. Тогда бы никто не жаловался на нехватку рабочих рук... И каждый мог бы по-людски отдохнуть, да и прилавки в магазинах ломились бы от всякой всячины... Эх, да что тут говорить, это и малому дитяти ясно. Почему же те, у кого башка на плечах, те, кто должен заниматься этим, не желают понять...
— Может, и понимают, да боятся мозгами пошевелить,— сказал Унте, наливая всем пива.— Невыгодно, а главное — опасно, еще, не приведи господь, обмишулишься, на смех тебя поднимут вместе со всеми твоими новинками... такое, отец, уже не раз случалось. Поэтому те, что побашковитей, считают так: лучше сидеть в своем кресле и не рыпаться, послушно пережевывать старые истины, забыв главную из них: жизнь не стоит на месте.
— Скажи, какой нашелся! А ты новые истины пережевывал бы, посади тебя в такое кресло? — вмешалась Салюте, направляясь в кухню с пустым ведром.— Легко учить других... Это дело нехитрое...
— А я бы... я бы землю вверх дном перевернул! — не на шутку распалился Унте.— У меня никто бы не врал. Никто бы не крал, никто бы не мошенничал. Моей правой рукой были бы не подхалимы и аллилуйщики, а мудрость и справедливость.
— Словом, ты бы навел порядок,— рассмеялась Юргита.
— В один присест! — не унимался Унте, выдув всю кружку.
— А ты откуда знаешь? Может, так, как ты, думали и они, перед тем как усесться в свои кресла? На словах переворачивать землю вверх дном легче, чем на деле.
— В том-то и вся загвоздка, что на словах! — отрезал Унте, поймав себя вдруг на мысли, что Юргита пытается защитить Даииелюса,— На трибуне соколами летают, а на земле воробьями чирикают.
Споря, они и не заметили, как пришла Юстина — нека-ьистая, рано располневшая старая дева. Поскольку характер у нее был замкнутый и при чужих она стеснялась выказывать свои чувства, то могло показаться, что приезд гостьи не очень-то ее обрадовал. Юстина сняла нейлоновую куртку и поспешила на кухню, чтобы помочь Салюте. А Юрги-та между тем попросила Унте показать ей проект нового Дома культуры.
— Я думаю, Стропус сдастся,— сказала она, когда все уселись за стол.— Только не надо уступать. Ведь старый Дом культуры и впрямь не годится для такого богатого колхоза, как Дягимай.
— Для того чтобы отплясывать до одури на танцульках, и теперешний хорош,— буркнул старый Гиринис— И ежели хочешь какую-нибудь картину посмотреть, то места в зале для всех желающих хватает... Правда, бывает, хлынут из соседних колхозов!..
— Да что вы тут говорите, отец? — подскочил Унте.— Как только что-нибудь посерьезнее или поинтереснее, половина за дверьми остается. В прошлом году театр четыре раза приезжал. Но что из того? Только треть попала!.. А в нынешнем году только два спектакля привезут... маловато, мол, публики, неудобная сцена... Нет, отец, наш старый Дом культуры годится только для самодеятельности. И то не от хорошей жизни...
— Годится не годится, а ты сиди и не суйся,— наставительно произнесла Юстина.— Пусть решают те, кому положено.
— Кто? Стропус, наш благодетель? А может быть, правление, которое под его дудку пляшет? Дождешься, пока они решат!..
— Не решат сейчас, решат попозже,— поспешила Юс-тине на помощь Салюте.— Тебе все тотчас подавай... как только приспичит. Право же, терпения у тебя ни на грош. Кипятишься, горячку порешь, сгоряча и брата обидел, и с председателем поцапался. А ведь Стропус — неплохой человек, с ним ужиться можно...
— Помещик! — зло бросил Унте.— Колхозник ли говорит, пес ли брешет — ему все едино.
— Простить ему не можешь, что он тебя из правления вытурил? — ужалила Юстина.
— Из правления я сам ушел На кой черт мне там играть в демократию, если я все время должен руку поднимать только за то, что нравится тюварищу Стропусу?
— А тебе что — поднять ее тяжело? — произнесла Салюте.— Может, скажешь — Стропус колхозу зла желает? Говоришь, как...
— Лучше бы помолчала,— перебил ее Унте. Сунул тебе хлеба с слоем маслица, вот ты вокруг хозяина, Со своим разумом, мнением, достоинством. Может, кое-кому и совсем нетрудно поднять рук по приказу господина, а по мне, лучше с голоду дохнуть, чем на коленях ползать Старый Гиринис, сияя от гордости, положил сыну на плечо руку: мол, дело говоришь, Унте!..
— Похвально, сын мой. Я не помню своего деда, но отец рассказывал, что во времена крепостного права его забили до смерти плетьми только за то, что по велению пана он осмелился сказать ему горькую правду в глаза. Другой на его месте малодушно соврал бы и выкрутился, но наш дед был человеком гордым и достойным.
— Слава ему,— послушно согласилась Юстина.— Но живым от дедовской правды легче не стало.
— То-то,— заерзала Салюте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180