ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Главное теперь — спасти плоды своего труда. Многие помнят дождливые лето и осень двадцать восьмого года, когда вода затопила суглинистые равнины. Вопль гибнущего хлеба еще долго отдавался в ушах тех, кто о той тяжелой поре знал только понаслышке. А если бы и не знали, все равно бросились бы спасать урожай, ибо это долг каждого литовца, впитавшего на протяжении веков вместе с молоком матери уважение к труду и к хлебу, ставшему символом жизнеспособности
и стойкости народа. Даже «новые римляне», которые после смерти Гайлюса повесили носы, потому что Моте Мушкет-ник-Кябярдис захворал не на шутку, а Сартокас к нему перестал ходить, узнав, что он погубил его знаменитую резьбу, даже они, эти пенсионеры-выпивохи (а у них, кажется, была одна-единственная забота — спокойненько попивать на солнцепеке и поругивать каждого, кто под руку подвернется), на время отказались от своей привычки, докажем, мол, тем, кто помоложе, что значит совесть ветерана. Может, и не отказались бы они от своей пагубной привычки, если бы не разговор на крылечке старика Гири-ниса. Собрались они потешить душу пивком, которое полгода тому назад для своих поминок сварил Йонас Гиринис, но видя, что смерть не торопится, а пивцо начинает киснуть, стал открывать для соседей и родичей одну бочку за другой, пока за пару месяцев, нацеживая каждый день по жбанчику, по ведерочку, не открыл последний бочонок.
Чаще всего мочил в пиве свои цыганские усы Пранюс Стирта. Не отставал от него и Еронимас Пирсдягис — куда бы ни шел, куда бы ни ехал, все норовил свернуть на подворье Гиринисов, дорогую, мол, доченьку Салюте проведать. Унте посмеивался над тестем и тоже потягивал пивцо, но после того, как опорожнял полкувшина, первый поднимался из-за стола. С Нового года Унте словно подменили: выпивать выпивал, но пьяным его никто не видывал.
— Ну и воля у него,— сказал в тот день на крылечке Пирсдягис, когда Унте ушел, оставив почти полный кувшин.— Музцина! А мы гнием зазиво...
—- Не пойму, что в такой день делать,— льет как из ведра,— удивился Пранюс Стирта, этот сизоносый развозчик кормов, обращаясь к Йонасу Гиринису, который грел в ладонях выпитый наполовину стакан.— В такой день только сидеть и пить. Кто знает, может, завтра море из берегов выйдет и затопит всю Литву. Просыпаешься ночью, а твоя постель плывет, и ты вместе с ней как муха...
— Ус так и поплывесь. Дребедень какую-то городись и рад,— пристыдил Стирту Пирсдягис.
— Может, и не поплывешь, но все одно худо,— не сдавался Стирта.— Пол-урожая сгниет, на трудодень дырку от бублика получишь.
— Ницево не полуцись. Ни грамма! — выпалил Пирсдягис, разморенный пивом и потому как никогда самоуверенный.— Смотри, цтоб на семена хватило, да скотине колхозной. Вот так.
— Да этот колхоз как лотерея: вкалываешь, душу вкладываешь, здоровье отдаешь, а за это по осени, может, фигу получишь,— простонал Стирта и тут же забыл свою печаль.— Одно счастье, что с голоду не подыхаешь — не те времена. Теперь голодать не будешь, если даже все до последнего зернышка сгниет: в вагонах, на пароходах из других мест привезут — дружба народов, братство... Йонас Гиринис слушал, слушал и не выдержал:
— Тебе важно, чтоб ты ноги не протянул. А на то, что такой труд гибнет, тебе наплевать. Ведь там, в этих залитых водой полях, капелька и твоего пота. Пусть не чистая, пусть смешанная с водкой, но все-таки...
— И моя капелька, ясное дело,— согласился Стирта.— Но неужто мне ее сейчас из воды вылавливать? Э, где наша не пропадала. Чем стонать, давайте лучше выпьем...
— Да у тебя уже язык заплетается,— рассердился Йонас Гиринис— Ну чего от тебя хотеть, коли у тебя на работе и руки заплетаются. Твой отец тебе бы еще и похлеще сказал, негодник.
— Может, не будем трогать мертвых,— мирно предложил Стирта.— Вечный им покой.
Пирсдягис одобрительно кивнул головой.
— Два сапога пара,— горестно вздохнул Йонас Гиринис— Вылакаете жбан и пойдете искать еще...
Стирта негромко, чуть ли не декламируя, запел:
Я не пить пришел, не гулять пришел,
а родню свою любезну навестить пришел...
Йонас Гиринис покосился на них и, не сказав ни слова, ушел.
— Знал бы, где ключ, открыл бы...— протянул Стирта, «выжимая» из кувшина последние капли.— Старик пиво в погребе держит. Есть у него и получше этого, нам только помои подсовывает. Жмот!
— Кулацкая кровь сказывается, ницего не пописесь. И в твоих зилах от отца остаться долзна бы, да, видать, испарилась.
— Для тебя каждый, кто лучше тебя живет, кулак,— надулся Стирта.— Мой отец девку нанимал, это верно, но только тогда, когда мы, дети, под стол пешком ходили.
— А цто, я против отца твоего, цто ли? — смягчился Пирсдягис— Увазали его люди, этого от него не отнимесь. А езели не так сказал, то только потому, цто так нас уцит марксизм, философия. А от нее, от этой философии, хоть в лепеску разбейся, никуда не убезись. Всех бурзуев на свете соберем, как рой пцел, и загоним в свой улей. Зальте,
не зальте, но мед все равно будете рабоиему классу давать. Вот как.
— Знаешь, у меня идея,— воспрянул Стирта, печально оглядев пустой стакан,— Старик, голову даю на отсечение, в сарайчике свеклу чистит. Давай подсобим ему часок, может, расщедрится и еще пивка поднесет. Вчера я так у него целый жбан заработал.
Пирсдягис удивился: Гиринисы такие работяги, а до сих пор со своих соток урожай не убрали. Право, странно. И уж совсем не поймешь, почему они у себя на огороде сахарную свеклу выращивают. Ежели так, может, они собираются и сахарное пиво варить?
Стирта успокоил Пирсдигиса, заверив его, что со стороны Гиринисов никакой угрозы для его предприятия нет, дескать, гони себе спокойненько, как решил после смерти Гайлюса, непобедимого конкурента;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180
и стойкости народа. Даже «новые римляне», которые после смерти Гайлюса повесили носы, потому что Моте Мушкет-ник-Кябярдис захворал не на шутку, а Сартокас к нему перестал ходить, узнав, что он погубил его знаменитую резьбу, даже они, эти пенсионеры-выпивохи (а у них, кажется, была одна-единственная забота — спокойненько попивать на солнцепеке и поругивать каждого, кто под руку подвернется), на время отказались от своей привычки, докажем, мол, тем, кто помоложе, что значит совесть ветерана. Может, и не отказались бы они от своей пагубной привычки, если бы не разговор на крылечке старика Гири-ниса. Собрались они потешить душу пивком, которое полгода тому назад для своих поминок сварил Йонас Гиринис, но видя, что смерть не торопится, а пивцо начинает киснуть, стал открывать для соседей и родичей одну бочку за другой, пока за пару месяцев, нацеживая каждый день по жбанчику, по ведерочку, не открыл последний бочонок.
Чаще всего мочил в пиве свои цыганские усы Пранюс Стирта. Не отставал от него и Еронимас Пирсдягис — куда бы ни шел, куда бы ни ехал, все норовил свернуть на подворье Гиринисов, дорогую, мол, доченьку Салюте проведать. Унте посмеивался над тестем и тоже потягивал пивцо, но после того, как опорожнял полкувшина, первый поднимался из-за стола. С Нового года Унте словно подменили: выпивать выпивал, но пьяным его никто не видывал.
— Ну и воля у него,— сказал в тот день на крылечке Пирсдягис, когда Унте ушел, оставив почти полный кувшин.— Музцина! А мы гнием зазиво...
—- Не пойму, что в такой день делать,— льет как из ведра,— удивился Пранюс Стирта, этот сизоносый развозчик кормов, обращаясь к Йонасу Гиринису, который грел в ладонях выпитый наполовину стакан.— В такой день только сидеть и пить. Кто знает, может, завтра море из берегов выйдет и затопит всю Литву. Просыпаешься ночью, а твоя постель плывет, и ты вместе с ней как муха...
— Ус так и поплывесь. Дребедень какую-то городись и рад,— пристыдил Стирту Пирсдягис.
— Может, и не поплывешь, но все одно худо,— не сдавался Стирта.— Пол-урожая сгниет, на трудодень дырку от бублика получишь.
— Ницево не полуцись. Ни грамма! — выпалил Пирсдягис, разморенный пивом и потому как никогда самоуверенный.— Смотри, цтоб на семена хватило, да скотине колхозной. Вот так.
— Да этот колхоз как лотерея: вкалываешь, душу вкладываешь, здоровье отдаешь, а за это по осени, может, фигу получишь,— простонал Стирта и тут же забыл свою печаль.— Одно счастье, что с голоду не подыхаешь — не те времена. Теперь голодать не будешь, если даже все до последнего зернышка сгниет: в вагонах, на пароходах из других мест привезут — дружба народов, братство... Йонас Гиринис слушал, слушал и не выдержал:
— Тебе важно, чтоб ты ноги не протянул. А на то, что такой труд гибнет, тебе наплевать. Ведь там, в этих залитых водой полях, капелька и твоего пота. Пусть не чистая, пусть смешанная с водкой, но все-таки...
— И моя капелька, ясное дело,— согласился Стирта.— Но неужто мне ее сейчас из воды вылавливать? Э, где наша не пропадала. Чем стонать, давайте лучше выпьем...
— Да у тебя уже язык заплетается,— рассердился Йонас Гиринис— Ну чего от тебя хотеть, коли у тебя на работе и руки заплетаются. Твой отец тебе бы еще и похлеще сказал, негодник.
— Может, не будем трогать мертвых,— мирно предложил Стирта.— Вечный им покой.
Пирсдягис одобрительно кивнул головой.
— Два сапога пара,— горестно вздохнул Йонас Гиринис— Вылакаете жбан и пойдете искать еще...
Стирта негромко, чуть ли не декламируя, запел:
Я не пить пришел, не гулять пришел,
а родню свою любезну навестить пришел...
Йонас Гиринис покосился на них и, не сказав ни слова, ушел.
— Знал бы, где ключ, открыл бы...— протянул Стирта, «выжимая» из кувшина последние капли.— Старик пиво в погребе держит. Есть у него и получше этого, нам только помои подсовывает. Жмот!
— Кулацкая кровь сказывается, ницего не пописесь. И в твоих зилах от отца остаться долзна бы, да, видать, испарилась.
— Для тебя каждый, кто лучше тебя живет, кулак,— надулся Стирта.— Мой отец девку нанимал, это верно, но только тогда, когда мы, дети, под стол пешком ходили.
— А цто, я против отца твоего, цто ли? — смягчился Пирсдягис— Увазали его люди, этого от него не отнимесь. А езели не так сказал, то только потому, цто так нас уцит марксизм, философия. А от нее, от этой философии, хоть в лепеску разбейся, никуда не убезись. Всех бурзуев на свете соберем, как рой пцел, и загоним в свой улей. Зальте,
не зальте, но мед все равно будете рабоиему классу давать. Вот как.
— Знаешь, у меня идея,— воспрянул Стирта, печально оглядев пустой стакан,— Старик, голову даю на отсечение, в сарайчике свеклу чистит. Давай подсобим ему часок, может, расщедрится и еще пивка поднесет. Вчера я так у него целый жбан заработал.
Пирсдягис удивился: Гиринисы такие работяги, а до сих пор со своих соток урожай не убрали. Право, странно. И уж совсем не поймешь, почему они у себя на огороде сахарную свеклу выращивают. Ежели так, может, они собираются и сахарное пиво варить?
Стирта успокоил Пирсдигиса, заверив его, что со стороны Гиринисов никакой угрозы для его предприятия нет, дескать, гони себе спокойненько, как решил после смерти Гайлюса, непобедимого конкурента;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180