Стиртене, вошедшая вслед за гостьей, густо покраснела и виновато залопотала: — Есть у нас и поприличней комната... Милости просим.— Хозяйка упрямо толкала Габриеле к двери: — Все у нас поломано, раскидано, смято, и все из-за этой непролазной работы... Заходите сюда, учительница. Садитесь.
Габриеле послушно села за большой круглый стол с шестью стульями. Комната, видать, предназначалась для гостей, но по углам торчали какие-то баулы, огромная корзина и несколько эмалированных ведер, должно быть, с топленым жиром или с вареньем. Пол был грязен, с крупными пятнами от чьих-то следов, хотя, судя по редким чистым островкам, его недавно мыли.
— Хорошая комната,— сказала Габриеле, глядя на окна.
— Всего у нас четыре, не считая кухни... Спасибо председателю — колхоз дом построил. Правда, мы немного задолжали, но расплатимся...
— И центральное отопление есть?— пропела Габриеле, заметив за обвисшими занавесками гармошку радиатора.
— Местное, но не бог весть что,— пояснила Стирте-не.— Пока плиту топим, тепло. Но все-таки с печным не сравнишь. Хороший дом, что и говорить.
— Вам такой и нужен. Ведь вас много...
— Как же... Детей семеро да мы с мужем... А скоро и прибавление,— Виру те Стиртене погладила живот и застенчиво улыбнулась, словно прося прощения за такой необдуманный шаг — хватило бы, мол, и семерых.
Габриеле хотела спросить у Бируте, где муж, но вовремя спохватилась: через открытую дверь увидела в другой комнате человека, растянувшегося в резиновых сапогах на потертом диване.
— Прилег, бедняга,— выдохнула Бируте, поймав настороженный взгляд гостьи, и тут же прикрыла дверь.— С шести часов утра на ногах. Пока накормишь телят, придешь с фермы, уже одиннадцать, и к своей скотине: корову подои, свиньям корма задай... Пока поешь, пока какую-нибудь мелочь по дому сделаешь, глядишь, и обедать пора. Снова ферма, снова своя готовка. И так с утра до вечера крутишься как белка в колесе. А Пранюс, тот корма возит...
— Но на ваших плечах семеро детей!— не стерпела Габриеле, возмущенная снисходительностью Стиртене.
— Они друг за дружкой присматривают, учительница. А самый старший нам с мужем помогает, за телятами ухаживает. Нет, у меня с детьми никакой беды нет, все уже самостоятельные, если не считать малышей...
— Они плохо учатся. Пропускают уроки.
— Не из распущенности, учительница, по надобности пропускают.
— Знаю, что по надобности,— согласилась Габриеле, чувствуя свое полное бессилие.— Но родители в первую очередь должны заботиться о том, чтобы их дети получили образование. В этом их будущее. Неужели оно вас не беспокоит?
— Беспокоит, каждую мать беспокоит. Но стоит ли стараться, чтобы все дети профессорами стали? А может, они сами не хотят? Зачем же их учить насильно? Пусть в колхозе работают, телят кормят, как и мы с отцом... В жизни всякие люди нужны. Посмотрим — может, младшенький будет способнее к наукам?
— Не будет, если вы не измените своего отношения к учебе,— откровенно сказала Стропене.— Для того чтобы дети учились, нужны условия. Вы их создаете?
Стиртене защитилась от ее холодных нравоучений застенчивой улыбкой, ничего не ответила, но растерянный взгляд как бы говорил: «А мне? Кто создал условия мне?»
«И плохо, что не создали. Не была бы такой неудачницей»,— ответила она Стиртене взглядом и встала со стула. Габриеле знала, что это бестактно, но женское любопытство взяло верх над достоинством, и, выдержав паузу, она спросила:
— Вы, наверно, очень любите своего мужа, если нарожали столько детей?
— Вы думаете — дети только от любви?..— ответила вопросом на вопрос Стиртене, удивленная ее простодушием.
— А как же иначе?
— Может, оно и так... Но что это за штука — любовь, право, не знаю... Просто не думала...
— Неужто вы никогда не любили?
— Почему? Детей любила и люблю. Потому-то они и погодки... Сердце замирает, когда прижмешь к груди теплый, нежный комочек. И мне хватает... такой любви... Спросите, почему пошла за Стирту?— Она помолчала и добавила: — Не хотела в старых девах остаться. И детей хотела... Да и Пранас в ту пору так зверски не пил. Ну, я и пошла за него, не привередничая и наперед зная, что не золото мне привалило...
^^ — Я сама мать Я знаю, как много значит любовь к своему ребенку... Но кроме любви к детям есть...
— Ничего, кроме нее нет,— сказала Стиртене.
— Есть,— повторила Габриеле и почему-то покраснела.
То ли она вдруг устыдилась своих заскорузлых назиданий, то ли Стиртене обидела ее своей непреклонностью, сказав горькую для нее правду и не уступив.
— Для полного счастья,— промолвила Габриеле,— надо, чтобы и тебя любили.
— Меня дети любят, учительница.
— И вы их, Стиртене, любите,— перевела она слова хозяйки в повелительное наклонение.— Только не на словах, не прижиманиями к груди. Создаете ли вы им нормальные условия для учебы?
— Да ну вас,— обиделась Стиртене.— Вам легко говорить. Будь вы на моем месте...
— На вашем месте,— посуровела Габриеле,— я бы в первую очередь подумала перед тем, как подарить жизнь еще одному... У вас нет чувства ответственности, Стиртене,— выпалила Габриеле и шагнула в дверь, даже не прислушавшись к сердитому бормотанию хозяйки.
Посещение Стиртов так запало в душу, что она еще долго вспоминала о нем.
Поэтому и сейчас, возвращаясь по деревенской улице домой, Стропене вспомнила грязную комнату, уставленную незастеленными кроватями, и мужчину в резиновых сапогах, лежавшего на потертом диване. Всех детей Габриеле тогда не видела, вокруг бродили только младшенькие и их нянька — восьмилетняя девочка с тупым выражением лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180