Случалось, что она натыкалась на такое место, в которое раньше не успела вникнуть. Однако Габриеле никогда не испытывала удивления, словно именно этого и ждала. Как и в ту ночь, примерно года три назад, когда в одной сорочке бросилась к дверям, чтобы впустить его, своего Андрюса, только что вернувшегося из Вильнюса. И до чего же ей стало грустно, просто до слез, когда вместе с ним, ее мужем, в дом вошел и незнакомый мужчина, поразительно вежливый, элегантный, чуть-чуть навеселе, но Габриеле тут же успокоилась, подумав, что это не впервой. Поэтому только пристыженно ойкнула и юркнула в спальню. А следом за ней влетел ее благоверный, от которого тоже несло спиртным и табачным дымом, он обнял ее и принялся шепотом уверять, что это, мол, большой начальник, столичная штучка, полезный и уважаемый человек и что она, Габриеле, должна во что бы то ни стало произвести впечатление... Каким образом? Ее чертовски клонило ко сну, потому что с вечера долго не спала, дожидаясь приезда Андрюса. Она должна была заставить себя ласково улыбаться полупьяным мужчинам и вместе с ними нести какую-то околесицу, да еще неглиже... Да! Потому что, когда она попыталась было как полагается при госте одеться, Андрюс сказал, что она восхитительна в своей ночной рубашке, достаточно ей только халатик на плечи накинуть, а тот, из столицы, шумно поддержал его, пошутив, что грех, когда такая женщина скрывает свои прелести под одежкой. Так и сидела она на софе, зажатая между ними, и потягивала кофе с коньяком, мысленно ругая себя за то, что поступает так, как велит Андрюс. Не соглашается с ним, а все равно пляшет под его дудку. В тот вечер она, пожалуй, впервые почувствовала ненависть к нему, ее обуяло желание причинить ему боль, обидеть. Но Стропус не заметил, как потемнело от злости лицо жены: он был счастлив, что жена такая веселая, такая ласковая, так обворожительно улыбается гостю, а тот не спускает с нее глаз и сорит комплиментами. Несколько раз Стропус выходил из комнаты и задерживался дольше, чем следовало. И еще больше сиял при виде того, как гость воровато обнимает жену за талию, а другой рукой пытается притронуться к ее колену, соблазнительно бугрившемуся
под цветастым халатиком. Габриеле пронзила ужасная мысль, она испугалась, но избавиться от нее так и не могла: «А что, может, он и впрямь хочет меня уложить с этим своим начальником? Вот пройдет в спальню и не вернется, а мы с этим на софе...» Потрясенная таким неожиданным открытием, она грубо оттолкнула руку гостя и, извинившись, резко сказала, что пора спать, здесь не вертеп.
Андрюс Стропус долго не мог простить ей такой дерзости, то и дело напоминая, что преданная жена не подкапывается под карьеру мужа; Габриеле не на шутку пожалела 0 совершенной ошибке: надо было броситься на шею этому пьяненькому начальнику, и пусть бы Андрюс Стропус пожинал плоды своего гостеприимства.
— Ты меня толкаешь в объятия к чужому мужчине,— рассерженно сказала она в тот вечер.— Смотри, как бы не пожалел.
Он ответил так, как Габриеле и ожидала:
— Только, пожалуйста, без угроз. Ты умная женщина, хорошо понимаешь, чего бы ты лишилась.
— Да, лишилась бы безопасного приюта под сенью твоей славы и этого вот замка из красного кирпича, но никоим обра.юм не любви — ее давно нет.
— Это я уже не раз слышал от тебя,— отрезал он.— Когда ты хочешь меня оскорбить, ты всегда поступаешь как гимназистка, гадающая на ромашке: любит — не любит, любит — не любит. Не кажется ли тебе, что после стольких лет супружеской жизни это по меньшей мере смешно?
— Что? Любовь?
— Все эти сантименты, которые когда-то, может, и были нужны, как приятный запах цветка для приманки пчелы; но сейчас, когда цветок опылили, лучше говорить о плодах...
Она ждала, когда он снисходительно улыбнется, потом многозначительно нахмурит лоб, потеребит указательным пальцем щеточку под носом. И не ошиблась.
Да, он и впрямь был затверженной наизусть книгой — банальной, с расхожим сюжетом, и она, Габриеле, не в состоянии была прочесть в ней что-нибудь новое.
Надо что-то делать — заняться каким-нибудь побочным делом или закрутить роман, потому что скука просто с ума сводит. Габриеле знала, что у нее неплохой голос, любила петь в застолье, но мысль записаться в хор пришла нежданно-негаданно. Она сама в это не верила и записалась в хор
только потому, что уж очень это коробило Стропуса. Только бы насолить ему. Тем не менее во время каждого концерта она напряженно оглядывала первые ряды, надеясь его там увидеть. Увы, как она ни вглядывалась, его не было в зале. Андрюс Стропус не презирал ни танцы, ни песни, но был слишком занят работой, чтобы выкроить хотя бы часок для развлечений, от них ни на одно зернышко, ни на один килограмм мяса больше не станет. Да тут еще прибавились новые заботы: Стропус не первый месяц заглядывался на всесоюзное переходящее знамя и делал все, чтобы оно наконец увенчало трудовую победу колхозников. Так что полный вперед! Андрюса раздражало все, что, казалось, отодвигало осуществление его мечты. Дело чуть не дошло до того, что он собирался послать к чертовой матери самого Даниелюса Гириниса, прожужжавшего ему уши какой-то выставкой и какими-то художниками. Увешать стены Дома культуры холстами, пригласить каких-то мазил, чтоб те написали портреты передовиков, словом, попусту тратить драгоценное время! Выбросить на ветер несколько тысяч рублей!..
— Ты видишь только то, что из кармана плывет,— заметил Даниелюс Гиринис таким голосом, что у Стропуса пропало желание спорить с ним.— А ведь искусство — тоже капитал, только доход от него не подсчитаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180