Но увидел вдруг с авоськой, в которой соблазнительно желтели лимоны. Вот это да! Невиданный в Епушотасе плод; когда появляется в местном магазине, жены начальства через черный ход все и выносят. У Унте аж слюнки потекли. Ах, тот день, когда чай с лимоном пил! И крикунья Салюте, и детишки — все истосковались по этому душистому чуду юга.
И Унте, не долго думая, шмыгнул в ближайший магазин. Встал в очередь, вытянувшуюся до самых дверей, хотя душистого чуда юга уже и в помине не было. Женщины (и пара дряхлых стариков) жались в очереди, как отара овец под ливнем, и лица их были хмурые, измученные долгим и терпеливым ожиданием. Гиринис снова вспомнил (который раз за день!) глинистые, размякшие от осенних дождей равнины Дягимай, такие безжалостные, такие изматывающие во время страды, но такие просторные и вольные.
(«Ах, ни за какие деньги меня в эту каменную тюрьму!»)
Вдруг взгляд его остановился на женщине, показавшейся ему вроде бы знакомой. Унте не поверил своим глазам — откуда же ей в столице взяться?— но когда присмотрелся повнимательнее, понял, ошибки нет: Юзе Гайлюте! Сгорбившаяся, похудевшая. Одни глаза да нос. Вцепилась в огромную корзину, набитую чем-то. Пальто обшарпанное и ботинки под стать ее внешности. А какую даму из себя строила, когда наведывалась к своим родителям, Гайлюсам, в деревню! Госпожа начальница! Она нарочно шла через всю деревню пешком, чтобы все видели ее во всем блеске. И никого не узнавала. А ежели кого милостиво и признавала, так только мужчин. Отвечая на их приветствия, развязно, как купчиха, улыбалась, царственно подносила руку к их губам, словно оказывала им величайшую милость. Никто в деревне толком не знал, какое место занимает ее супруг («Получает рубли, а тратит тысячи»,—шептали злые языки), но когда могущественный муж привел в дом другую, всем стало ясно, что Юзе Гайлюте без него — пустое место!
Унте подошел к ней и поздоровался. По правде говоря, делать этого не стоило, потому что однажды, когда госпожа начальница демонстрировала в деревне свое величие и среди прочих Унте была оказана честь приложиться к ее ручке, он недоверчиво обнюхал ее ладонь, как избалованный дог тухловатый кусок мяса, сморщил нос и отвернулся. Невозможно, чтобы женщина забыла такое оскорбление; кроме того, Юзе стеснялась своего нынешнего положения и потому сделала вид, будто не узнала его.
— Какая Юзе? Чего вам надо?— отрезала она по-русски для вящей убедительности. Однако ее лицо в пятнах то багровело, то бледнело, а темные мешки под глазами судо-пожно деогались.
Унте понял: чем дольше он будет стоять перед ней, нахально улыбаясь и сверля ее презрительным взглядом, тем скорее эта омещанившаяся крестьянка не выдержит и закатит истерику.
— Зря пыжишься, Юзе,— сказал он, собираясь уйти.— Посидели бы вместе в ресторане, я бы тебя обедом угостил...
— Ну и привязался! Полоумный!— снова по-русски прошипела Гайлюте, замахнувшись на него корзинкой.
Унте юркнул в проулок, громко хохоча, хотя на самом деле не очень-то ему было весело. Гиринис презирал таких Людей, как Юзе Гайлюте, не упускал случая, чтобы поиздеваться над ними, но, как человек добросердечный, испытывал к ним, попавшим в беду, жалость. «Глупая курица на городском асфальте,— размышлял он, таща чемоданчик с коробками и совсем забыв о своем желании набить его лимонами.— Приехала в Вильнюс учиться, а вместо того подцепила себе муженька. Тот пожил с ней, пока была молода, несколько годочков, высосал все денежки и — пошла вон! Будь она поумней, вернулась бы в деревню и сахарную свеклу выращивала бы. Но разве образумишь такую искательницу красивой жизни!»
У Унте от таких мыслей даже аппетит пропал (с ним всегда так, когда расстроится), потому, видно, и обед решил отложить, а оставшееся время послоняться по улицам. Доехал до Старого города, по которому три года назад долго кружил с братом Повиласом, и еще раз облазил каменный лабиринт узких улочек, куда городской шум почти не проникал. Потом снова вспомнил Юргиту — только не сразу, сперва мелькнул перед глазами ее пейзаж, написанный акварелью (Унте видел его у Даниелюса), и, не отдавая себе отчета в своем поступке, отправился в Художественный музей, а оттуда — во Дворец выставок. Ходил, осматривал увешанные картинами стены, нередко ловя себя на мысли, что порой рамы куда красивее, чем сами полотна, и все подыскивал место, подходящее для акварели Юргиты, и, найдя его, отходил от стены подальше и, прищурившись, любовался воображаемым произведением. Когда он покидал храм искусств, у него в животе кишки от голода, было самое время отправляться к брату Повиласу, и о он и сделал, съев перед этим двойной обед в близлежащем заведении под названием «Приют ремесленников».
Невестка Унте, известный в республике архитектор, была в командировке, и Повилас Гиринис, вернувшись из института, хозяйничал на кухне один (детей у них не было) . Обычно Повилас обедал на работе в столовой закрытого типа, но сегодня он так углубился в гипотезу одного выдающегося американского астрофизика (у него против нее были самые серьезные возражения), что забыл обо всем на свете. Мог он, конечно, заехать в ресторан (хотя в такие заведения хаживал только в случае крайней необходимости, как и к портному, фотографу или в парикмахерскую), но прими он такое решение, потратил бы не меньше часа. А бессовестно транжирить время казалось Повиласу Гиринису непростительным легкомыслием, чуть ли не преступлением, ибо если сложить воедино все минуты, потраченные на различные бытовые мелочи, то у самого большого скептика волосы бы дыбом встали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180