Это доход для души. Не потому ли мы всячески поощряем тех, кто содержит в чистоте и порядке свои усадьбы, украшает их? Когда я вижу со вкусом одетого человека, я знаю, что и духовный мир его шире, богаче. Ясно, человек может и без искусства обойтись. Работать, как машина, выдавать продукцию. Но осмысленно жить и созидать без искусства — никогда.
— Почем в среднем одна картина? Даниелюс назвал цену.
Стропус в мыслях произвел подсчет и тяжело вздохнул, вспомнив злополучное строительство Дома культуры, которое все-таки придется закончить.
Между тем Даниелюс Гиринис добавил:
— Надо добиться того, чтобы крестьянину были доступны все виды искусства. С литературой и музыкой он сталкивается ежедневно, а вот от живописи пока что далек. Пусть же те несколько картин, которые вы купите для Дома культуры, и послужат скромным началом связей художников и села. А чтобы нить не оборвалась, подумайте об устройстве первой художественной выставки в колхозе.
Андрюс Стропус вернулся из райкома чернее тучи. Ничего нового, конечно, Гиринис ему не сообщил — об этом же с ним, со Стропусом, и Ляонас Бутгинас толковал,— но он на его болтовню только рукой махнул: не бросать же все и делать так, как требует от тебя первый попавшийся головотяп. Другое дело — указание свыше... Ну, ежели так, что же, раскошелимся, чтобы, так сказать, был доход и для души.
Стропус вызвал своего заместителя, занимавшегося вопросами культуры, Тадаса Григаса, и велел купить несколько картин по рекомендации Даниелюса Гириниса. Тут же наспех поговорили и о будущей выставке.
А когда через месяц колхозники столпились в зале Дома культуры у стен, увешанных картинами, и принялись громко обсуждать каждую из них, Андрюс Стропус никак не мог взять в толк, где же этот так называемый капитал искусства, на который люди легкомысленно возлагают столько надежд.
— Бред сивой кобылы, фантазии бездельников,— сказал Габриеле Стропус, вернувшись с работы.— На одних слой краски толщиной в два пальца, на других вообще не поймешь, что намалевано. А ежели и поймешь, то, спрашивается, на кой ляд вся эта мазня? Эти деревья, поля, люди... Зачем они мне неживые, уменьшенные в десять раз, ежели я каждый божий день вижу всамделишных, не искаженных, в натуральную величину? Могу притронуться к ним, запах их учуять. Природа — вот кто истинный художник! Л люди только неумело копируют ее. Стотысячная армия шарлатанов, претендующих на звание выгребателей грязи из человеческой души. Только подсчитай, какая польза была бы от них, если бы их заставили вкалывать и выгребать настоящую грязь.
— А мне эти картины нравятся,— возразила Габриеле только для того, чтобы возразить.— Даниелюс Гиринис понимает толк не только в беконе, тебе такое никогда бы и голову не пришло.
— Конечно, не пришло бы. Меня прежде всего волнует то, ради чего меня в председательское кресло посадили,— сельхозпродукция. Если я буду рассиживать перед какими-то холстами и упиваться всякими там сказочками, придуманными писаками, то, пожалуй, вы без хлеба останетесь. Такую роскошь я позволил бы, будь в сутках не двадцать четыре, а сорок восемь часов.
«Господарь...» — вспомнила Габриеле Антанаса Гириниса.
Ты весь набит цифрами, как мешок половой,— съязвила она. Он горько усмехнулся и тоже не остался в долгу: — Все кипишь. Не могу понять тебя. Кажется, тебе до климакса еще далековато... Габриеле вдруг захлестнула злоба, она не сдержалась и грязно выругалась.
Стропус презрительно пожал плечами и удалился в свою комнату, где на письменном столе белела стопка книжных новинок на сельхозтемы. В последнее время он стал уделять особое внимание животноводческим комплексам. А заинтересовался он ими после одного памятного события, показавшегося вначале курьезом, но позже Андрюс убедился, что есть над чем голову поломать.
Случилось это весной, когда он с группой представителей Епушотасского района отправился в Лаукуву для продления договора о соцсоревновании.
Аполинарас Малдейкис сиял, как ясная луна: позиции у его района крепкие, хотя кое-где епушотасцы и пробили брешь. Что и говорить! Даниелюсу Гиринису придется хорошенько попотеть, пока не поравняется. По урожайности вроде бы и догнал Лаукуву, но вот животноводство у него хромает. Вам ли, бедолагам, хвост Лаукуве прищемить! Один наш свиноводческий комплекс стоит половины Епушотасского района. Пятьдесят тысяч голов! Полная механизация. Стоит пошевелить пальцем, и из агрегатов по трубам пища прямо в кормушку попадает. Да это прямо-таки чудо в районном масштабе...
Аполинарас Малдейкис расхваливал свое чудо как мог, а Стропус между тем осматривал огромные помещения, по сравнению с которыми комплексы в его колхозе казались настоящими карликами.
Но когда Стропус открыл большие раздвижные двери, он (да и не только он) не поверил глазам своим и попятился назад; испуганно озирался по сторонам, мигал, думал, что-то с глазами случилось, не полчища ли крыс перед ним? Их здесь было много, целая прорва жирных, ленивых и бесстрашных. В загородках, на цементных дорожках. Казалось, подойди и чеши за ухом, как свинье, хрюкающей над кормушками.
— Это что же такое? — искренне удивился Аполинарас Малдейкис. Казалось, и он эту картину видит первый раз.
— Уж очень они на этом конце собираться любят, у этих дверей. Видите, какие жирнющие? — пояснила одна из свинарок в белом халате.— В прошлом году их столько не было, за зиму расплодились... По ночам, бывает, какой-нибудь свинке и уши обгрызут...
— Ну, знаете...— краснел и белел Малдейкис— Ведь их здесь сотни...
— Что вы, товарищ секретарь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180