— Поэтому меня туда и переводят. Ну и житуха!.. Обжился в одной избе, а тебя тут же в другую суют. В чужом дерьме копаться...
— А я бы только обрадовался, если бы меня перевели в Епушотас, хотя район, по правде говоря, никудышный,— сказал Даниелюс— Хороша дзукийская земля, а своя лучше. Тянет, и ничего не попишешь.
— По-моему, не видать тебе родного края как своих ушей. Может, только гостевать приедешь. И с песчаной Дзукией придется распрощаться,— Аполинарас загадочно понизил голос— Ты наверху на хорошем счету... Увидишь, в один прекрасный день тебя возьмут в аппарат. Об этом уж и слухи ходят.
— Смотри-ка, даже в аппарат. Как же так — до тебя слухи дошли, а я ни-ни?— удивился Даниелюс
— Да так оно, брат, так: жена обманывает мужа, а он про ее измену последним узнает,— отрезал Малдейкис, поднимая рюмку.— За твои успехи!
— И за твои, Аполинарас!
Завтра в это же время я буду дома, думал Даниелюс, краем уха прислушиваясь к скороговорке Малдейкиса. Как только приеду, Фима спросит: как совещание? Крепко всыпали району? Что сказал тот (или дтот) руководящий товарищ о твоем выступлении? Не распустил ли ты по обыкновению язык и не наговорил ли глупостей? Нет, глупостей, кажется, я не наговорил... Меня, милая, на повышение... Пока ничего определенного, но люди говорят А раз люди говорят, значит, так тому и быть. Нет дыма без огня. Фима конечно же заахает, заохает, от радости чуть ли не онемеет, пока опомнится от такой новости. «Разве я тебе не говорила, что ты прирожденный партработник? Ах, какое счастье, какое счастье — наконец-то мы выберемся из этой дыры!»
Но я пока ничего Фиме говорить не буду. Кто знает: может, Малдейкис просто болтает. В конце концов, если и не врет, стоит ли сразу же всему свету, даже жене...
Давно я с ней ничем не делился... Делим только постель.. Делимся едой, крышей... Детьми...
Настырная скороговорка Малдейкиса вывела Даниелю са из оцепенения.
— Ты что, оглох? Сколько раз повторять одно и т же. Дернем по второй — скоро суп принесут!
— Прости, задумался.— Даниелюс поднес к губам рюмку.— За твою удачу в новом районе, Аполинарас.
— Моя удача зависит от тебя.
— От меня?
— Ну да! Забравшись на верхотуру, ты, надеюсь, не забудешь старого друга?
— Не смеши! Лучше расскажи, как идут у тебя дела? Не секретарские, а семейные, мужские...
— Нормально. Жена верна, единственная дочка послушна. Пользуюсь успехом у женщин, но осмотрителен, их благосклонностью не злоупотребляю, ибо хорошая должность без любви скучна, а любовь без хорошей должности невыносима.
— Молодец!— насмешливо буркнул Даниелюс.— Помнится, ты как-то говорил, что жену любишь.
— Люблю, но не раболепствую,— отрубил Аполинарас, упиваясь своим остроумием.— И она отвечает мне тем же. Короче говоря, не строим из себя молодоженов. Она — мать моей дочери, хозяйка, а я — прилежный отец, кормилец семьи. На том, брат, и стоим.
— А ты ей .изменяешь?
— Случается, но не с кем попало. Мои женщины могут сделать ей честь.
— М-да,— брезгливо протянул Даниелюс и вдруг почувствовал, что опьянел. С минуту он сердито разглядывал снисходительно улыбающегося Аполинараса, и ни с того ни с сего у него вдруг появилось желание взять его за шиворот и ткнуть мордой в недоеденную тарелку борща.— Ты, друг, наверно, обзовешь меня старомодным, но я так считаю: уж лучше разойтись, чем обманывать друг друга. Когда люди становятся чужими, никакими силами семью не спасти... никакими... Даже детьми.
Аполинарас впервые за весь вечер глянул на Даниелюса серьезно и вопросительно.
— Уж очень ты порядочным заделался,— сказал он почти разочарованно и с явной укоризной.— Можно подумать, что ты и Фима — идеальная пара. Женился ты не по любви: я же своими глазами видел, как Фима тебе крылышки подрезала.
— Что ты хочешь этим сказать?— выдавил побледневший Даниелюс.
— А то, что она тебя, увальня, вокруг пальца обвела,— выпалил без всякого стеснения Аполинарас.
Даниелюс с трудом совладал с собой, чтобы не обрушить на голову Малдейкиса град оскорблений.
— Ты ничего не смыслишь в делах чести,— процедил он, обуздывая свою ярость.-- По-моему, порядочный мужчина не имеет права бросить на произвол судьбы ту, которую он однажды соблазнил.
— Из-за минутного удовольствия обречь себя на всю жизнь? Ничего себе порядочность! Это то же самое надувательство, тот же обман, которым ты только что возмущался. По-твоему, жену можно не любить, но жить с ней, изредка требуя от нее исполнения бабьих обязанностей. Не порядочнее, не честнее ли в таком случае вообще не иметь с ней дела и жить с какой-нибудь другой?
Даниелюс даже рот разинул: до того ошеломила его логика Малдейкиса. Когда он наконец опомнился, то и сам не мог взять в толк, как у него вырвались эти слова, то ли их нашептало самолюбие, то ли глубокое убеждение в своей правоте, то ли желание положить на лопатки Аполинараса.
— В таком случае самый лучший выход — развод. Да, да, развод. Я, скажем, решил разойтись с Фимой.
Аполинарас как держал у рта полную ложку борща, так и застыл с ней, потом откинулся на спинку стула, залив варевом пол.
— Разойтись? Да ты в своем уме?— пробормотал он, оторопев и даже не посмотрев, осталось ли на брюках пятно.— Как же так — ни с того ни с сего разводиться? А-а, теперь я, кажется, допер... тебе вскружила голову эта Кармен.
— Положим.— Даниелюс не сводил глаз с вытянувшегося лица Малдейкиса.— У этой, как ты изволил выразиться, Кармен, своя жизнь. И я вовсе не собираюсь просить ее руки. Просто надоело лицемерить! Буду жить один с сыном. Суд ведь может одного сына присудить мне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180