А такой опыт не может быть всеобъемлющим, а выводы не могут быть ни бесспорными, ни непогрешимыми,— безмятежно разъяснил Повилас, плеснув Унте и налив самую малость себе.— Отсюда и разногласия, различные взгляды, конфликты, разрешение которых, если перенести их в плоскость международных отношений, зачастую кончается весьма трагически.
— Да оставь ты это свое время в покое!— не вытерпел Унте, обиженный спокойными, труднодоступными тирадами брата.— Все эти субъективные объективы. Мне хочется .шать, что ты сам, своей головой думаешь? А начитавшись книг, каждый может умом щеголять...
Повилас снисходительно улыбнулся:
— В книгах, брат, накоплена мудрость житейская. Однако же, ничего не понимая, ее оттуда не выцарапаешь. усвоения мудрости тоже нужна мудрость. И чем она глубже, чем универсальнее, тем мельче кажемся и мы сами, и окружающая нас среда. Мне хочется, чтобы ты хотя бы почувствовал самое совершенное, никому не доступное воплощение мудрости, которое мы наблюдаем во Вселенной поддающееся разуму, окутанное тайной, все новыми и новыми загадками, встающими перед наукой, которые никогда до конца не будут нами разгаданы, ибо безбрежно пространство, которое нам их задает. Пространство без начала и без конца. Никогда и нигде не начинающееся и никогда и нигде не кончающееся. Да! Подсчитано, что свет летит к нам со скоростью триста тысяч километров в секунду. Представь себе, что где-то во Вселенной, на расстоянии в несколько тысяч световых лет от нашей планеты, родилась новая звезда, новый мир, намного превосходящий по своим размерам нашу Землю. Пока человеческий глаз зафиксирует первые световые лучи этого новорожденного в космосе, вымрут целые цивилизации, так и не узнав о существовании этого небесного тела. Сколько звезд светит нам, хотя они уже давно погасли. И, может быть, еще многие тысячелетия будут светить, лишая науку возможности констатировать их фактическую смерть. Вот в чем великий смысл бессмертия, вот где его символика! Когда я углубляюсь в это, меня охватывает ужас: о великая мать-природа, до чего же ограничен умишко человека! Хочется упасть на колени перед мудростью Вселенной, перед ее величием и удивленно воскликнуть: ах, как все смехотворно-мелко, ничтожно по сравнению с бесконечностью времени и пространства; в вечно движущемся потоке созвездий мы — всего-навсего космическая пылинка, которую нельзя разглядеть даже через самый совершенный оптический прибор. Так скажи на милость, какой же смысл имеют все эти памятники? Те, которые уже поставлены, и те, которые поставят. Слава, бессмертие? Только миг по сравнению с вечностью. Так стоит ли, брат, из-за таких пустяков переводить время, тратить энергию? Из-за какого-то Женту-лиса, память о котором умрет вместе с тобой...
Унте тяжело вздохнул. Повилас вдруг отдалился от него, стал едва различимым, белым, в нимбе лучей вокруг головы — как образ боженьки в детстве, боженьки, которого Унте не любил, но боялся.
— Конечно, умрет,— ответил Унте этому боженьке, не ожидая от него ничего хорошего.— Столько, сколько твои звезды, никто не живет. И я не исключение. Но пока я жив, я хочу, чтобы было по моему разумению. Чтобы всякая дрянь глаза не колола и чтобы душу не бередила. По чистому двору истосковался, понимаешь...
Повилас сложил руки на груди и косо, как бы свысока, посмотрел на брата.
— Помнится, мать говаривала: языком двор не подметешь — работать надо. Если бы люди вместо того, чтобы навязывать другим свое мнение, делали что-то по мере своих сил и по своему разумению, на земле давно бы царили мир и согласие. Твой Жентулис был землепашцем, вот и поднимали бы его сегодня на пьедестал за то, что он посеял и вырастил, а «е за то, что с корнем вырвал...
— Ага!— оживился Унте.— Значит, ты согласен со мной: нестоящий человек?
— Я только констатирую факт, но это еще ничего не значит,— доносится с высот голос бога.
— Ничего не значит?
— Абсолютно ничего.
Унте с минуту помолчал, вперив посуровевшие глаза в какую-то точку между двумя картинами, и почувствовал себя так, словно оказался один в пустыне. Господи, до чего же здесь все чужое, аж оторопь берет! Разве этот бородатый человек, скрестивший на груди руки и наговоривший кучу выспренних слов о своих созвездиях,— его брат? «Еще пару рюмок — и во мне проснется дьявол»,— ужаснулся Унте, поднимаясь с кресла, хотя так хотелось сидеть, никуда не двигаться до тех пор, пока не будет опорожнена бутылка.
— Как это понять?— спросил Повилас, глянув украдкой на часы.
— Пора. Поезд уходит в десять, а у меня еще билета нет.
— Я думал, ты заночуешь у меня,— холодно сказал Повилас.
Унте по-волчьи оскалился.
— А тебе что, очень хотелось бы?
— Времени у человека никогда не бывает в избытке, по уверяю тебя, не помешаешь. Отведу тебе отдельную комнату...
— Нет!— как топором, отрубил Унте, не поднимая на брата глаз.— Я так и задумал — в тот же день обратно. Не могу.
Вдруг он вспомнил, что в чемоданчике у него несколько кружков копченой колбасы — гостинец от Салюте, а Юстина и Вируте посылают брату сладкий сыр с тмином и рулет филе. Бросился тотчас все выгружать, уверяя Повиласа, может, еще успеет в магазине кое-что купить, чтобы наполнить опустевший чемоданчик.
Повилас растрогался, как и в первые минуты встречи: шмыгая носом, вдыхал запах гостинцев, глаза его снова увлажнились, и перед взглядом поплыли родная деревня, и где он родился и вырос, лица близких, которых давно не видел, а среди них и тех, кто никогда уже и не увидит.
— Приеду, обязательно приеду...— бормотал он в смятении, без устали дергая свою бородку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180