..
Кристина пересела на кровать Марцелинаса, взяла его мягкую руку. Рука судорожно дернулась. Он совсем перестал владеть собой, весь затрясся.
— Что с тобой, Марцюс?
Он отвернул голову и сквозь зубы мучительно процедил:
— Что мы сделали, Криста? Что мы сделали со своей жизнью? Что сделали?
Тянулись дни, полные ожидания, надежд.
Марцелинас бывал все реже и реже, а при встрече прятал глаза. Кристина чувствовала: его что-то угнетает, он хочет что-то сказать, но не в силах. Работа изнуряет да такая жизнь, думала она. Как-то он сказал, что должен уехать в Таллин. На целый месяц. Такая командировка.
— Криста,— в полумраке улицы он с яростью глянул на нее, однако снова только мотнул головой.— Не могу... Давай помолчим.
Дома Криста сияла пальто, и оно выскользнуло из
рук. Страшная мысль явилась ей.
Неужели Марцелинас может мне изменять? Потрясенная я выбежала на улицу, словно надеялась, что встречу его там, однако побродила по городу, взяла себя в руки и вернулась домой более или менее спокойная. Квартира была запущена, захламлена. Глядя на весь
этот беспорядок, я вдруг почувствовала, как руки мои наливаются силой, стиснула зубы и прежде всего швырнула на пол роскошный торшер, скинула со шкафа чешский хрустальный светильник, швырнула в угол высокую керамическую вазу, завернутую в фирменную бумагу... Хотела уничтожить все, что предназначалось для новой квартиры, что так заботливо скупала и тащила домой, мечтая об уютных, просторных светлых комнатах. Потом схватила аккуратно сложенную детскую одежонку, уже замахнулась, собираясь и ее бросить на груду черепков и осколков, но сдержалась и упала в кресло. Такой меня застала Индре.
— Что с тобой, мама?— испуганно смотрела она с порога.
Мешочек с ползунками, белым костюмчиком, вязаными шапочками соскользнул с моих колен, упал на пол. Я подняла его.
— Что с тобой?
Я взглянула на дочку, потом мрачно осмотрела комнату — нет, мне не стало жалко уничтоженных вещей, и стыда перед Индре я не почувствовала. Снова посмотрела ей прямо в лицо и не испытала ни сочувствия, ни жалости, ни злости — только какое-то неуемное смятение.
— Твой отец женился,— сказала я, раздельно произнося каждое слово.
Я знала, что Марцелинас когда-нибудь позвонит. Если не мне, то Индре. Подниму трубку и услышу его голос. Днем и ночью прикидывала, что скажу ему. Что он мне ответит и что я ему. Я вела с ним бесконечный мысленный диалог, от этого начинала болеть голова. Не помогали даже таблетки, которые глотала теперь без всякой меры. Все старалась подыскать слова — спокойные, точные и тяжелые, как свинец. Я должна сказать всю правду, хоть и понимала, что это ничего не изменит, но все-таки пускай услышит, думала, пускай почувствует. Наконец-то...
— Это я, Криста,— робко проговорил он, замолк и, как Индре, когда она провинится, покорно ждал, чтобы я начала ругаться.
Куда подевались слова, которые я подбирала и выстраивала из них фразы?
Швырнула трубку и, может, только через полчаса подумала: почему я не выложила ему всей правды?
Как-то, вернувшись с работы, увидела, что на Индре новые джинсы.
— Откуда взяла?
Она стояла, опустив голову, кончики пальцев засунуты в карманы джинсов. МОКТАЫА — плясали желтыми змейками буквы на медной нашлепке.
— Отец дал?
Индре виновато улыбнулась.
Я прошла мимо, не сказав больше ни слова, непослушными руками сняла одежду, принялась выгружать из сумки, которую с трудом дотащила, бутылки с молоком, хлеб, сметану. В дверях кухни торчала Индре, следила за мной, за моими нервными движениями.
— Если хочешь, мама, я их не буду носить.
Рассыпались крошки творожного сыра. Я нагнулась,
чтобы собрать их, голова кружилась, я ухватилась за открытую дверцу шкафчика. Выпрямилась, окинула взглядом дочь.
— Почему, носи. Джинсы тебе в самый раз.
В тот же миг лицо Индре расплылось от счастья. Она была еще ребенком, хоть и переросла меня.
Когда мы сели ужинать, я спросила:
— Заходил?
Индре кивнула, с опаской поглядела на меня.
— Хорошо, что проведал,— заставила я себя сказать.— Он же твой отец.
Вдруг словно кто-то развязал Индре язык: рассказывала, что нового в школе, как ей везло сегодня, вчера, как понравился спектакль, который видела еще месяц назад. Я не могла вспомнить, когда она так беззаботно щебетала. Даже помыла посуду. Мыла, поглядывала на меня и все трещала как заведенная. Ах ты господи, как хорошо, что я не одна, подумала я, обняла девочку, поцеловала. Мы растерянно переглянулись, потом рассмеялись.
— Ты будь такой всегда, мама.
— Какой? Ну какой?
— Такой...
Снова смеялись.
За эти полгода после женитьбы Марцелинаса я впервые так радостно смеялась, однако едва легла в постель, как на меня опять навалились грустные мысли.
)
Я все спрашивала себя, тысячу раз спрашивала: как жить дальше? Неужто все надежды на лучшую жизнь, на счастье рассеялись как дым? Неужто и впрямь остались одни вздохи? Конечно, я пыталась как-то утешить себя, успокоить. Ведь я еще не старуха и не уродина, есть у меня и смелость, и хватка... Сколько женщин разводится (и впрямь, мало ли знакомых), и не одна не пропала, находят себе друга, снова выходят замуж (Габия с третьим мужем живет). Однако при мысли, что я снова могла бы выйти замуж, меня просто передергивало. Нет, нет, твердила я, никогда больше не свяжу руки, дочке себя отдам, внукам. Еще несколько лет и я, как знать, может, стану бабушкой. И все? И ничего больше? Мужская рука не обнимет, не привлечет, губы не прошепчут на ухо: «Криста, ты такая... огонь так не обжигает...» Ах, почему мне вспомнились слова Марцелинаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81