Продали они семь гектаров — когда-то поделили землю со старшим братом,— продали постройки, скот, зерно. Только пеструю коровенку привязали к телеге и покатили, чавкая по осенней распутице. Когда дом остался позади, мать заплакала. «Не пропадем»,— успокаивал ее отец. Он и впрямь уже подыскал пол дом а возле озера, жирный задаток оставил. И теперь, когда он отсчитал мужчине с запутанной бородой деньжата— цент в цент — и тот сказал: «Квиты!» — мать шепотом спросила: «Осталось ли хоть немножко?» Но отец только грозно покосился на нее.
Таким было начало их городской жизни, которого Кристина так и не могла вспомнить. А что же она помнила? Престольные праздники, толпы людей и песнопения под орган, доносящиеся из высоких открытых настежь дверей костела. Белый мамин платок и купленный с лотка пряник в виде лошадки. И отца, сидящего по вечерам за столом. Отец горбится, подперев подбородок кулаками, глядит в стену. Мать присаживается рядом на стульчик. Ее руки сложены на коленях. Она молчит. Оба долго молчат. Вдруг отец приосанивается, бухает кулаками по столу: «Все равно найду работу».— «Найдешь»,— кротко соглашается мать. С ее плеча сползает длинная коса. Отец берет лохматый кончик косы и водит им по своим губам. Улыбается. Вспомнила Кристина, как мать весной погрузнела, стала какой-то неповоротливой, а летом родилась сестренка Гедре. Она была такая крохотуля, что Кристина не могла с ней играть. Зато у нее была подружка Сима, которая жила за дощатым забором и всегда приносила с собой краснощекую, красиво одетую куклу. Эту куклу она давала подержать.
С другой стороны улицы прибегал Рих, белобрысый и большеглазый, но втроем они играли недолго, потому что мать мальчика с порога своей стеклянной веранды тут же звала его: «Рихард! Ступай домой, Рихард!» Рих неохотно, громко сопя, бочком удалялся. Вскоре он опять появлялся на улице, поскольку Симина кукла соблазняла и его, мальчишку. «Рихард!» — догонял его материн голос. Однажды (это было позже, Гед- ре уже ползала) Кристина влетела на кухню и выпалила:
— Мама, я была у Симы в костеле!
Мать чистила молодую картошку.
— Носишься день-деньской, хоть бы мне помогла.
— Я правда была в Симином костеле.
— Не говори чепухи. За Гедре бы посмотрела, чтоб не ушиблась.
— Но, мама...
Нож в руке матери наконец застыл. Она пристально посмотрела на Кристину.
— О каком костеле ты болтаешь?
— О Симином. Мы туда заходили.
— Вы... вдвоем?
— И Симин дедушка тоже. Симин дедушка велел нам на улице подождать, но как только он вошел, мы — за ним!..
Недочищенная картофелина упала в корзину. Мать подняла ее, подержала, все как-то чудно глядя на Кристину, потом снова стала чистить, тщательно выскабливать глазки.
— Больше не ходи туда, не надо.
— Почему, мама?
— У них другая вера.— Швырнула картофелину в кастрюлю и добавила: — Сима другой веры. У нее другой бог.
— Как это другой бог?.. Мама!..
— Еще раз повторяю: у Симы другой бог.
— Но ты же говорила, мама, что бог один.
— Конечно, один. Скоро ты пойдешь к первому причастию и ксендз все тебе объяснит.
Кристина долго думала. Даже лепет Гедре не мог отвлечь ее от этих мыслей.
— Мама.
— Что еще?
— А какой бог у Риха?
— Господи, она опять за свое. Перестань, а то возьму ремень и как перетяну!
Мать вечно грозилась перетянуть ремнем, однако ремень был у отца.
— Костел Риха за площадью, я видела.
— Может, и в кирху ты уже успела пробраться?
— Нет, мама. А бог Риха тоже другой?
— Другой, другой. Говорю тебе, перестань.
— Так сколько всего богов?
Выведенная из терпения, мать встала и топнула босой ногой.
— Я этой стене говорю или тебе? Один бог, разиня! Выведешь ты меня из терпения. А может, от отца наслушалась? Тот тоже любитель всякую чушь нести.
Отец мостил шоссе, возвращался вечером разбитый, едва держась на ногах, и, поужинав, валился в постель. Правда, за столом все чаще пахло мясом, в праздничные дни появлялась белая булка, пыхала, открываясь, бутылка с пивом, и задубевшие пальцы отца держали пенящийся стакан.
— После такой каторги имею я право хоть в воскресенье горло ополоснуть?
— Имеешь. Кто говорит, что не имеешь.
— Кристина, шуруй к Файфику еще за одной бутылкой. Гулять так гулять. Скажи, отец просит.
— Нет, нет! — всполошилась мать.— Лучше я сама.
В то лето, такое знойное, шумное, Рихард с Родниковой улицы вместе с родителями уехал в Германию, а Сима угостила Кристину мацой и сказала, что осенью поступит в пионеры.
— Держи куклу,— сказала Сима.— Держи у себя.
— Отдаешь?
— Я больше с куклами не играю. Я уже большая, пойду в школу, мне купили рояль.
Кристина только теперь увидела, что Сима куда старше ее, и ей стало грустно. Но могла ли она подумать— да и кто мог подумать? — что через год, таким же знойным летом, дом Симоны за дощатым забором опустеет. И люди будут говорить, что все дома вокруг площади Свободы будто вымерли. Мать перестанет выпускать Кристину на улицу, с соседками будет разговаривать только шепотом, а отец опять, как в прошлые годы, будет молча сидеть в конце стола, положив за
росший щетиной подбородок на стиснутые кулаки. Лишь изредка скрипнет зубами.
— Мама, куда подевалась Сима?
— Не спрашивай.
— Мама...
— Говорю, не спрашивай.
Отец рывком встал из-за стола, разинул рот, словно задыхаясь, и снова шмякнулся на место.
В середине сентября мать родила Кристине еще одну сестренку, Виргинию, но такую уж реву-корову, такую слабенькую, что всех насмерть замучила. Кристина тоже хлебнула горя, некогда ей стало бегать по двору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81