Запрись ты хоть в ванной или в туалете, все равно помешаешь, как не на место положенная вещь, заступишь дорогу.
Такой ли жизни ждала Кристина? О таких ли деньках она мечтала когда-то? В памяти еще раздаются иногда слова товарища Думсене о том, что для молодежи открыты все дороги, о труде, возвышающем женщину, о всеобщей заботе о человеке и внимании к
нему, об уважении, любви, доверии... Но этими воспоминаниями, как пламенем чужого очага, даже озябшие руки не согреешь. За чьей мощной спиной укрыться, за чью сильную руку ухватиться? Марцелинас... Ах, Марцелинас Рандис. Совсем еще нёдавно с гордостью обмолвился, что вместе с группой инженеров представлен к премии («Внедрение автоматической линии — эффект в миллион рублей!»); несколько недель спустя — что приглашают заместителем начальника конструкторского бюро («Желанием не горю, но, может, все-таки имеет смысл сразиться с разгильдяйством и бестолковщиной, как по-твоему, Криста?»). И вот ни с того ни с сего схлестнулся с «твердолобыми». Хоть бы с глазу на глаз, когда дверь кабинета закрыта. А то публично, при гостях из министерства. Не диктуйте, мол, прописи, как детям, позвольте самим решать, не заставляйте, мол, обманывать ни себя, ни государство навязанным планированием и корректировкой планов. Погорячился. Марцелинас ведь молчит, молчит, стиснув зубы, а когда взорвется, теряет и меру, и такт, и самообладание. Тут же и заявление на стол. Конечно, назавтра ему еще предложили призадуматься и «сделать выводы», однако он настоял на своем.
— И опять твое новое начальство квартиру обещает?— не без иронии спросила Кристина.
Марцелинас поначалу горько усмехнулся, помолчал, а потом в нем вспыхнула ярость.
— А ты бы хотела, чтоб из-за этой треклятой квартиры я стал тряпкой, о которую кто хочет, тот и вытирает ноги?
— О, разумеется, куда лучше быть принципиальным чудаком.
— А может, ты хотела бы, чтоб я впутался в какие-нибудь махинации, стал воровать и набил карманы сотнями? Хотела бы?
— Перестань, Марцелинас! Сам знаешь, какой малости я хочу. Не роскоши, не какого-то дворца...
Марцелинас откинул голову, отбросил со лба волосы, но они опять упали на глаза.
— Или я не работаю? Или пропиваю, что заработал? Или ты не работаешь? Так что же нам делать?
В голосе Кристины прозвучала горькая ирония.
— Ничего не будем делать.
— Как ничего?
.—- Ничего. Вот так усядемся, сложа руки, и будем сидеть.
Марцелинас схватил пиджак, сигареты и бросился на балкон. Хлестал осенний дождь, завывал ветер, пестрели неяркие городские огни. Сутулясь, пытался прикурить, щелкал зажигалкой, голубые искры все гасли да гасли, руки тряслись.
Влачили они дни, словно камни в гору катили. Голыми руками. Угловатые, большие камни.
— Измоталась, едва жива,— пожаловалась Индре своему рыжему мишке. Не своими словами пожаловалась, мамиными. Но девочка уже была большая. Кристина каждое утро провожала ее в школу (Марцелинас уходил на работу раньше, еще до восьми), в обед забирала, торопливо кормила тем, что приготовила еще затемно, заставляла себя что-нибудь на ходу перекусить. Убегая на работу, вешала Индре на шею ключ, наказывала долго во дворе не играть и приготовить уроки... И так каждый день, каждый божий день... На работе сидела как на иголках, знай поглядывала на часики, каждый телефонный звонок бросал в дрожь. Что делает девочка во дворе? Только б не забралась куда, не выскочила на улицу... Мимо проносится машина «скорой помощи». Может, с Индре что?.. Что Кристина делает, даже сама не видит. Что вычисляет, не понимает. На пятиминутке склоняет ее фамилию («...невнимательность... недопонимание...»). Марта Подерене иногда проверяет ее бумаги. «Не принимай близко к сердцу, Криста».— «Хорошо тебе говорить, когда дети в интернате...»— «А что я еще могла сделать, здоровье каждый день портить — не по мне». Кристина не знает, завидовать ли подруге или обвинять ее в жестокосердии. «Если хочешь, Криста, могу переговорить с одной знакомой из министерства просвещения, но ничего не обещаю, жуть как трудно, разве что раздобудешь бумажку, что в семье что-нибудь...»—«Нет, нет, Марта, не могу себе представить, как отдала бы девочку...»—«Ко всему привыкают».— «Не говори, Марта, нет...» На пятиминутке опять: «Хотелось бы спросить товарища Рандене: где вы вчера после обеда порхали?»—«Дочка... Несколько раз позвонила, она не ответила. Давно должна была сидеть дома, но не ответила».— «Товарищ Рандене, у всех у нас дети... Кстати, с пятнадцатого ноября решили послать вас на курсы...»—«Меня?!»—«Да, вас,
товарищ Рандене. Вам необходимо усовершенствоваться...» Кристина, оторопев, долго не могла отдышаться. «Я не смогу...»—«Неужели вы не желаете работать в нашем институте?..»—«Ведь моя девочка...»—«Еще раз напоминаю: у всех у нас дети». С пятнадцатого ноября две длинных-предлинных недели она и ночи спокойно не проспала в гостинице на окраине Киева — не выходили из головы Индре, Марцелинас. А когда вернулась, от радости слезы на глаза навернулись: господи, хоть и повернуться негде, но какое счастье, что ты дома: Марцелинас однажды сказал, что его приятель с вечернего отделения политехникума предложил ему вести занятия. Согласиться или отказаться? Все-таки набралось бы около восьмидесяти рублей в месяц. Ну как? Не кот начхал. За год — посчитай. Кристина не возражала. Рубли-то скользкие, никогда их много не бывает. Однако вскоре Марцелинас надумал класть эти «вечерние гроши» на сберкнижку. Пройдет несколько лет, и они обзаведутся автомобилем.
— Если бы еще и ты, Криста...
— А куда Индре девать?
— Ах да, Индре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81