Кристина осталась довольна своим планом (нет худа без добра, усмехнулась она), однако вскоре в голове все смешалось, сердце сжалось, и Кристина против своей воли услышала: не притворяйся, покоя и там не найдешь. Не прячься, от себя все равно не спрячешься. Ведь ты же не восемнадцатилетняя девчонка, у которой в голове свистит ветер, которой при малейшем разочаровании чудится, что жизни больше нету. Опомнись, Криста, ты ведь тоже человек. Ты женщина, женщина! Не сталкивай себя на обочину, не запирай дверь семью ключами, не считай, что уже все, твоя песенка спета. Нет, нет, не спета. Ты еще можешь... во весь голос можешь, Криста...
Вряд ли в ее возрасте подобает так по-детски менять решения, из одной неизвестности кидаться в другую. Наверняка не подобает. Рабочий день еще не кончился, а она всю кипу бумаг швырнула на стол Марты Подерене («Делай что хочешь, не могу...»), шмыгнула в дверь, выскочила на улицу, поймали такси. Даже не переодевшись, побросала в сумку, что попалось под руку, боясь забыть самое необходимое, без чего женщина даже на день-другой ногой из дому не ступит, и умчалась на вокзал. Торопилась, чтобы опять не передумать, не изменить решение.
Открытая дорожная сумка привалилась к старинному двустворчатому шкафу. В нем когда-то умещалась праздничная одежда матери, отца, Кристины и двух ее сестер, нижнее и постельное белье. Всего-то и было у них этого добра... Там и сейчас наверняка висит атласное платье матери, сбереженное еще с юности. И шерстяной ее платок с огромными цветами (сколько раз Криста собиралась взять его и носить, да все откладывала), и серая отцовская шляпа с шелковой ленточкой... Там она повесит сейчас и свою одежду, разложит по глубоким ящикам. Открывает створку шкафа, скрипят и визжат петли. Пахнет нафталином, еще чем-то тяжелым, впитавшимся в дерево, даже прохладой повеяло. Не той ли самой прохладой, которую почувствовала она у кафельной печки? Кристина закрывает шкаф. Завтра. Завтра все сделает. Откроет настежь окна, впустит в комнату солнце, проветрит все углы.
Разобрав постель, достала из сумки ночную рубашку, бросила на подушку.
С другой половины дома, где жили Гедонисы, долетел грохот, какие-то крики. Успокоилось. Тишина. Тетя Гражвиле наверняка уже спит. Пора и тебе, Кристина, забираться в постель.
Свет гаснет, Кристина сбрасывает одежду и в одной сорочке садится на кровать, но вскоре снова зажигает ночник. Выкладывает на столик флаконы, тюбики, засовывает в ящичек кожаную косметичку, ком ваты. Задвигает ящичек, смотрится в карманное зеркальце — сделать несколько шагов до большого зеркала она не в силах. Смачивает ватный тампон розовой жидкостью из флакона, чистит кожу лица, особенно под глазами, шею. Из пластмассового тюбика выдавливает немного крема. Медленно, сосредоточенно хлопает подушечками пальцев по щекам, носу, лбу. Привычные движения, приятный запах крема приободряют ее, мысли смело уносятся в будущее, чего-то вдруг испугавшись, возвращаются, но опять устремляются вдаль, хотят вырваться отсюда, догнать пробежавшие дни, месяцы, годы.
Не успела погрузиться в сон — в коридоре послышались крики, грохот. Кристина вскочила, напрягла слух. Хлопнула наружная дверь.
— Бронюс, не уходи! Да куда ты пойдешь? — звала женщина.
— Буду я ждать, чтоб прихлопнул... Или чтоб зарезал...— испуганно отвечал кто-то, по-видимому Бронюс.
— Убирайся из моего дома! — выскочил на двор еще один мужчина.
— Это мы еще посмотрим... посмотрим...
— Жми, а то зубов не соберешь!
— Лев! Лев, ты вконец сбесился! — визжала женщина. Чеслова — Кристина по голосу узнала соседку.
— Жми, говорю!
— Не трогай моего супруга, Лев, гад...
— Помолчала бы, молодуха.
— Над матерью измываешься, ты над матерью так?!
— Сказано, заткнись.
Хлопнула калитка, кто-то с треском отодрал штакетину от забора.
— Мы еще посмотрим! — продолжал угрожать уже с улицы мужской голос.— В суд подам! Есть закон, упекут тебя, и будешь знать, как терроризировать граждан, вот увидишь!
— Бронюс, вернись, куда ты?
— Жми и ты за ним, молодуха.
— Лев, я твоя мать!
— Молодуха!
— Бронюс!.. Бронюс, подожди...
Проснулись собаки, залаяли со всех сторон, завыли.
Кристина натянула одеяло до самого подбородка, зуб на зуб не попадал почему-то.
...Родители Чесловы на ту половину дома въехали вскоре после войны — после того, как однажды ночью исчез прежний хозяин. Кристина приобрела новую подругу, правда, старше на два года с хвостиком, зато разбитную, падкую на всякие шалости. Что и говорить, даже в те мрачные дни иногда веселились вовсю и смеялись до упаду. Но вот однажды отца Чесловы, который с отрядом мужчин бродил по хуторам, наводя порядок, привезли на дне телеги, закрытого запятнанной шинелью. Чеслове той осенью стукнуло четырнадцать, ее приняли в комсомол, и она торжественно выговорила непривычные для ее детских губ слова: «Буду бороться за дело моего отца!..» Криста каждый день ее видела, каждый день они встречались в коридоре или во дворе. Нередко вместе ходили в школу и возвращались вместе.
— Чеся, почему ты больше со мной не разговариваешь?
— О чем говорить-то?
— А помнишь, как мы с тобой?..
— Ха!
Криста успела заметить, что Чеслова сторонится ее, льнет к ребятам постарше, а те, уже взрослые парни, несут при ней позу, так и норовят где-нибудь в уголке ее облапить. Чеслова хлопает их по рукам, отбегает немножко и, обернувшись, хихикает, призывно смеется.
Еще через год Чеслова бросила школу, поскольку на мамины копейки вдвоем никак не прожить. Вдобавок учеба ей не давалась, сама призналась как-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81