«А кто умеет?» — «Твой-то в министерстве работает, пара пустяков».— «И там никто ничего не сунет, если будешь бездействовать. Везде потасовка».
Ах, будь Марцелинас оборотистее — Кристина ловила себя на том, что уже сама так думает.
В тот день вышла она после работы на мартовский морозец. На улице еще было светло, хотя небо заложили тучи, по-видимому, перед оттепелью. В витринах магазинов горел свет, широкий тротуар был запружен людьми. Насидевшись за день в духоте (семь женщин в одном кабинете), одурев от заполнения сводок и всяких форм, Кристина шагала медленно, дышала глубоко и думала о предстоящих делах. Возьмет из садика Индре, через весь город дотащится до вязальщицы, потом заскочит в хозтовары, затем поищет для девочки весенние туфельки, забежит в аптеку, в гастроном... И всюду давка, всюду длиннющие очереди; сумки в обеих руках будут все тяжелее, и Индре начнет хныкать от усталости...
Услышала приближающиеся шаги, с ней кто-то поравнялся. Она остановилась, взглянула. Это был Паулюс.
— Я тебя увидел, Криста...
— Как ты тут очутился, Паулюс?
— Учусь, на заочном. Уже третий год.
— Математика?
-— Хочу закончить... Я тебя позавчера на улице неожиданно заметил.
— И не заговорил?
— Шел за тобой и боялся... Прости, что я так... Потом ты вошла в этот дом, и я понял, что ты здесь работаешь, в этом институте.
— Из тебя бы получился неплохой шпик, Паулюс,— проронила Кристина, и от этих слов ей самой стало не по себе.
Паулюс схватил затрепанный конец выбившегося шарфа и неуклюже стал засовывать его под лацкан осеннего пальтеца.
— Может, зайдем куда-нибудь, Криста. Мне бы очень хотелось хоть двумя словами с тобой перекинуться...
Криста поняла, что Паулюсу стоило немалых усилий заговорить с ней, воскресить то, что давно уже сплыло... Сплыло?...— екнуло сердце.
— Я в садик спешу, меня Индре ждет.
Лицо Паулюса напряглось.
— В другой раз, Паулюс.
— Сегодня вечером я уезжаю. Я все откладывал... Завтра уроки.
Ах, как хотелось Кристине поднять голову, приосаниться, посмотреть ему прямо в глаза, чтобы Паулюс без слов понял: она счастлива... Счастлива! Увы, она была не в силах это сделать, не могла. Чувствовала, как приливает к лицу краска.
— Проводи до троллейбуса... Нет, вот тут кино, может, в фойе не будет народу.
И впрямь, просторное и прохладное фойе пустовало. Они остановились у окна. О чем говорить? Кристина начала первой:
— Жизнь сильнее нас.
— Жизнь?
— Ты, конечно, другой, но я... Зачем ты ждал меня? Зачем теперь подошел?
Паулюс шевельнул плечами, словно сбрасывая с них каменную глыбу.
— Хочу тебе сказать, Криста. Если что-нибудь... Если что-нибудь случится в твоей жизни... Нет, нет, я тебе этого не желаю, не думай так...
Он поднял к груди руки, но руки тут же бессильно упали.
— Если что-нибудь, всегда знай, что есть я... Я, Криста, всегда...
И тут Кристина горько рассмеялась. Приглушенным, каким-то сиплым смехом.
— Ах, Паулюс, Паулюс... Будто не знаешь, что такое женские клятвы.
Паулюс покачнулся, лицо его исказила гримаса, он вышел на улицу.
Вечером Кристина уложила Индре, открыла книгу, прочитала страницу, но не запомнила ни одного слова.
Марцелинас рассказывал о своей новой работе.
— Другой коллектив, начальство — толковые люди. Конечно, говорят, квартиру выделим не сразу, придется подождать, но надежда есть, ручаемся. Вот бы получили три комнаты... Криста, ты слышишь, я не забыл твоей мечты. Я серьезно — как хорошо было бы иметь парочку. А?
Кристина отложила в сторону книгу, села на подлокотник кресла, в котором отдыхал Марцелинас. Растопыренными пальцами приглаживала его буйную шевелюру, глядела, прищурившись, в ей одной видимую даль, потом отогнала ненужные мысли и жаркими руками обняла Марцелинаса, прижала грудью так крепко, что даже задрожала.
— Люблю...
Спала ли она? Нет. Скорей всего, нет.
Набросив на плечи курточку, тихонько отперла дверь, ведущую в коридор. Ранняя утренняя пора, город пронизан мрачным спокойствием рассеивающейся тьмы и сыроватой прохладой, волнами приплывающей от озера. Асфальт мостовой и тротуары блестят, по-видимому, на рассвете прошумел дождь. Но почему Кристина не расслышала? Она же ничего не слышала. Даже если бы гроза прогремела, и то, пожалуй...
Запахнула курточку, подняла воротник, прибавила шагу. Шла не оглядываясь, зажав сумочку под мышкой, скрестив зябнущие руки под грудью. А может, стояла, откинув голову, наклонясь вперед, а мимо нее плыли пожелтевшие садики с росистыми яблоками, лиловыми сливами, заросшими сорной травой огородиками, поникшие головы георгинов у заборов, деревянные и каменные дома с задвинутыми занавесками, скрывающие последние минуты утреннего сна, расслабление отекших суставов и зевоту, сладость скоропалительной любви. Кристиной ведь не так уж редко овладевает нелепое чувство: кажется, застыла она в оцепенении, словно вытолкнули ее из вагона, а поезд-то катит мимо, летит... Все летит мимо, мимо, все мимо нее...
Лишь отойдя довольно далеко от площади Свободы, этого недремлющего ока городишка Вангай, Кристина подумала: пусто ли было на площади? Никого там не было или слышен был говор? Не вспомнила. Будто с завязанными глазами прошла. Стало как-то не по себе, а в висках возникла такая острая боль, что Кристина с опаской огляделась: в своем ли она городе, не блуждает ли по чистому полю? Куда она идет? И зачем идет?
Совсем уже близко протянулась высокая насыпь новой автострады с откосами, исполосованными укреплениями из хвороста и дождевыми рытвинами. На площадке пыхтел автобус, из-за запыленных стекол сонно глядели пассажиры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81