Что о нас знает эта женщина? Что она о нас думает? Она возилась по хозяйству, не обращая на нас ни малейшего внимания.
Женщина ненадолго удалилась, затем вернулась с хлебом, сыром и чаем. Сыр был таким острым, что, несмотря на голод, мы с Махтаб не могли его есть. Мы выпили чаю и впихнули в себя как можно больше черствого хлеба.
Вечер тянулся в унылом молчании и бездействии. Мы с Махтаб дрожали от холода и страха, сознавая свою беззащитность. Отсюда было не выбраться – мы увязли неизвестно где, в такой глуши, где жизнь и нравы были до крайности примитивны. Эти люди могли сделать с нами все, что им заблагорассудится. Мы были полностью в их власти.
Мы ждали возвращения Мосейна несколько часов. Когда он появился, я вздохнула с облегчением. В его поведении и облике сквозило какое-то благородство. Естественно, что в моем беспомощном положении я тянулась к человеку, взявшему на себя роль защитника. Вдали от Амаля было тоскливо и страшно. Сначала та женщина в машине, которая меня было отпугнула, а потом словно прикрывала. Теперь Мосейн. Моя жизнь, как и жизнь Махтаб, была в его руках. Мне хотелось чувствовать себя с ним в безопасности. Я должна была чувствовать себя с ним в безопасности.
– Что у вас в сумке? – спросил он.
Я вытряхнула ее содержимое на холодный, каменный пол – раскраски Махтаб, наша запасная одежда, драгоценности, деньги, монеты для телефонных звонков Амалю, паспорта.
– Я это заберу, – сказал Мосейн.
Может, он просто вор? – пронеслось у меня в голове. Может, он нас грабит? Спорить было бессмысленно. На пальцах мне удалось объяснить ему, что я хочу оставить себе часы – «смотреть время». Все остальное я придвинула ему.
Мосейн рассортировал вещи.
– Завтра, – сказал он на фарси, – наденьте на себя все, что сможете. Остальное оставьте здесь.
Он повертел в руках два моих жемчужных ожерелья и жемчужный браслет, затем сунул их в карман.
Пытаясь ему угодить, я сгребла всю свою косметику и протянула ему.
– Отдайте это своей жене. Есть ли у него жена?
Он сложил в стопку деньги, паспорта и мое золотое ожерелье.
– На ночь оставьте это у себя, – сказал он. – Но, прежде чем мы двинемся в путь, я должен буду все это у вас взять.
– Хорошо, – быстро согласилась я.
Он посмотрел на книжку, которую Махтаб прихватила с собой. Это был учебник фарси. Когда он сунул его за пазуху, Махтаб расплакалась.
– Он мне нужен, – всхлипнула она.
– Я верну, – отозвался Мосейн.
С каждой минутой он становился все загадочнее. При всей его доброжелательности, смысл его слов и действий не оставлял нам выбора. Он улыбнулся нам с отеческой снисходительностью; его жемчуга оттягивали мои карманы.
– Я приду завтра, – сказал он. И вышел в темную, морозную ночь.
Вернулась женщина и тут же начала приготовления ко сну. Оказалось, что одеяла, которые она аккуратно свернула в углу, должны были служить постелью нам, ей, ее мрачному мужу и малышу.
Было поздно, и мы с Махтаб свернулись калачиком на одном из половиков, поближе к керосинке, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться. Наконец Махтаб забылась тяжелым, тревожным сном.
Уставшая, мучимая беспокойством, я лежала рядом с дочерью, дрожа от холода и голода. Я боялась, что Махмуди каким-то образом напал на наш след и пустился в погоню. Я боялась полиции, солдат, пасдара. Боялась завтрашнего дня и коварного перехода через границу. Каков-то он будет? Придется ли нам с Махтаб притворяться больными или ранеными в карете «Скорой помощи» Красного Креста?
Я боялась за отца. За маму. За Джо и Джона.
Незаметно мои страхи вогнали меня в полузабытье – я то погружалась в сон, то просыпалась.
К рассвету в сарае стало нестерпимо холодно. Махтаб непроизвольно вздрагивала во сне.
Женщина поднялась спозаранок и принесла нам чай, хлеб и очередную порцию прогорклого, несъедобного сыра. Мы пили чай и жевали черствый хлеб, когда вдруг женщина преподнесла нам сюрприз – семечки подсолнуха на жестяном блюде. Глаза Махтаб расширились от возбуждения. Мы были так голодны, что я не сомневалась – она набросится на семечки и съест их все разом. Вместо этого она аккуратно разделила их на две равные части.
– Мамочка, нельзя, чтобы мы все съели сегодня. Надо оставить немного на завтра. – Она указала на маленькую кучку. – На сейчас вот это. А остальные припасем на потом.
Я была удивлена ее рациональностью. Ее тоже тревожила шаткость нашего положения.
Женщина возилась во дворе, трудясь над маленькой, примитивной печуркой. Она готовила курицу, которую сама зарезала и выпотрошила. Как же мы были голодны!
Чудесный аромат куриного жаркого проникал в открытую дверь сарая; женщина вошла и принялась мыть сабзи.
Я присоединилась к ней, предвкушая наслаждение от горячей еды.
Курица была готова, тарелки расставлены на полу в сарае, и мы уже почти приступили к пиршеству, когда появился Мосейн.
– Живо! Живо! – велел он.
Женщина, вскочив на ноги, выбежала из сарая и вернулась с охапкой одежды. Она проворно обрядила меня в яркое курдское одеяние. Оно состояло из четырех платьев, первое из которых было с длинными рукавами шириной в три дюйма, свисавшими на два фута ниже запястья. Поверх этого платья она через голову натянула на меня остальные и оправила юбки. Последнее было из тяжелого бархата и парчи и являло собой яркое сочетание оранжевого, синего и розового цветов. Затем женщина аккуратно закатала свисавшую часть рукава, в результате чего на запястье образовался толстый манжет.
Она плотно обмотала мне голову длинным куском материи, оставив концы свободно болтаться сбоку. Я превратилась в курдянку.
Махтаб осталась в своем пальто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139