Несколько мгновений спустя моя столовая превратилась черт знает во что. Брызги и крошки разлетались по всему столу, а когда гости зачерпывали пищу руками, изредка прибегая к помощи ложки, еда еще и сыпалась на пол. Махмуди, Махтаб и я спокойно ели, пользуясь столовыми приборами.
Когда ужин закончился – это произошло довольно скоро – и гости перешли в гостиную, Махмуди шепнул мне:
– Смотри, здесь сидела Махтаб. Ни одной крупинки риса не упало с тарелки ни на стол, ни на пол. И посмотри туда, где ели взрослые.
Мне незачем было смотреть. Я знала, что допоздна буду счищать рис – и не только его – со стен и ковра.
В гостиной я подала чай. Амех Бозорг добралась до сахарницы и, пересыпая ее содержимое – ложку за ложкой – в свой крошечный чайный стаканчик, оставляла на полу густые сахарные дорожки.
Однажды вечером мы пошли в гости к Акрам Хаким, матери Джамаля, того самого «племянника» Махмуди, который – сто лет назад – встретился с нами перед завтраком в остинской гостинице и сообщил нам новость о захвате посольства США в Тегеране. Здесь же присутствовала племянница Акрам Хаким, которая явно была чем-то расстроена. Я спросила у нее, в чем дело, и она на английском поведала мне свою историю.
В тот день она пылесосила квартиру, как вдруг ей захотелось покурить. Надев манто и русари и оставив дома двух дочерей – одной семь, другой десять лет, – она вышла за сигаретами в магазин через улицу. Она купила сигареты и возвращалась домой, когда ее остановил пасдар. Несколько блюстительниц закона втолкнули ее в машину и ацетоном стерли лак с ногтей, тряпкой – губную помаду. Накричав на нее, они пригрозили, что отправят ее в тюрьму.
Она умоляла их сначала выпустить из квартиры девочек.
Забыв о детях, представительницы пасдара продержали ее в машине около двух часов, читая нотации. Они спросили у нее, добросовестно ли она молится, она ответила «нет». Прежде чем отпустить, они заставили ее пообещать, что она никогда больше не будет красить ногти и пользоваться косметикой. Ей также пришлось дать слово, что отныне она будет возносить молитвы, как подобает истинной мусульманке. Иначе попадешь в ад, предостерегли ее пасдаровки.
– Ненавижу пасдар, – сказала я.
– Я их боюсь, – отозвалась моя собеседница. – Они опасны.
Она объяснила, что придирки к одежде еще полбеды. Но на пасдар также возложены функции секретной полиции – они оберегают республику от врагов, и с их легкой руки таковым может оказаться любой беззащитный человек. Если пасдар арестовывал женщину, которую ждала смертная казнь, ее непременно насиловал кто-то из блюстителей закона, так как среди них бытовала поговорка: «Ни одна женщина не должна умереть девственницей».
Каждый день я просыпалась и засыпала с мыслью о побеге. Ничего конкретного я не предпринимала, но по возможности старалась поддерживать все свои связи. Я регулярно общалась с Хэлен в посольстве и почти ежедневно звонила Амалю.
Даже в быту чуть ли не каждый мой шаг был подчинен одной главной цели. Я решила играть роль образцовой жены и матери по трем причинам. Во-первых, чтобы поддерживать иллюзию счастья и благополучия и таким образом развеять остатки подозрений Махмуди. Во-вторых, чтобы создать условия полноценной жизни для Махтаб.
– Мам, нам нельзя в Америку? – спрашивала она меня время от времени.
– Пока нет, – отвечала я. – Возможно, в один прекрасный день папа передумает, и мы все вместе вернемся домой.
Эта ложь несколько успокаивала ее, но не меня.
И третья причина для поддержания иллюзии «счастливого» дома заключалась в том, чтобы все время быть занятой, иначе я могла сойти с ума. Мне не дано было знать, что ожидает нас с Махтаб, когда мы наконец попытаемся прорваться к свободе. Я не хотела думать о возможных опасностях. Иногда я вспоминала о Сюзанне и Триш и о том, как отказалась подчиниться их требованию немедленно бежать вместе с Махтаб. Было ли это ошибкой? Точного ответа я дать не могла. Соберусь ли я когда-нибудь с силами? А если придет такой час, хватит ли нам с Махтаб мужества вынести все до конца? Трудно сказать. А пока надо было чем-то занимать свои дни, так было легче.
Желая меня порадовать, Махмуди предложил мне посетить салон красоты. В стране, где никто не мог видеть ни женских волос, ни лица, это было абсурдом, но тем не менее я пошла. Косметичка спросила, не желаю ли я подровнять брови и удалить с лица волоски, я согласилась.
Вместо того чтобы воспользоваться воском или щипчиками, она вооружилась длинной хлопчатобумажной нитью. Туго ее натянув, она принялась с силой водить ею взад-вперед по лицу, удаляя таким образом волоски.
Мне хотелось кричать от боли, но я терпела, молча удивляясь тому, на какие жертвы способны женщины во имя красоты. Когда процедура закончилась, лицо было раздражено. Кожа пылала.
В тот вечер я заметила на лице сыпь. Она быстро распространилась на шею и грудь.
– Вероятно, веревка была грязная, – проворчал Махмуди.
Однажды вечером, вернувшись домой из супермаркета, я увидела, что приемная Махмуди битком набита пациентами.
– Открой дверь, – сказал мне Махмуди. – Пусть некоторые перейдут в гостиную.
Мне не хотелось впускать в свою гостиную посторонних иранцев, но я подчинилась – распахнула двустворчатые деревянные двери и пригласила стоявших пациентов сесть на диван и в кресла.
Одной из моих обязанностей было подавать пациентам чай. Я терпеть не могла это занятие, а сегодня была особенно раздражена, так как знала, что моя гостиная будет забрызгана чаем и усыпана сахаром.
Тем не менее я исполнила свою обязанность и уже повернулась, чтобы унести поднос на кухню, как одна из присутствующих спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139