Несмотря на свои размеры, механизм обращался с бомбой очень осторожно: точным движением он опустил ее в металлическую канистру в задней части грузовика.
Через несколько минут саперы уехали. Полицейские принялись потрошить желтый «пакон» в поисках улик, которые, несомненно, укажут на «Мунафакуин» – движение сопротивления режиму Хомейни.
Для полиции в этом происшествии не было ничего из ряда вон выходящего. Для меня оно служило напоминанием о том, что в Тегеране нашей жизни грозит опасность. Надо было убираться из этого ада, и побыстрее, пока все не полетело в тартарары.
Я говорила Махмуди, будто покупаю рождественские подарки в основном на базаре, что было полуправдой. Я отыскала несколько магазинов вблизи от дома, куда я могла быстро забежать, с тем чтобы успеть к Амалю, – таким образом я укладывалась в те же сроки, как если бы ездила на базар.
Однажды я накупила гору игрушек для Махтаб, но отнесла их к Элис.
– Можно я оставлю все это здесь? – спросила я. – И буду постепенно забирать.
– Хорошо, – согласилась Элис.
Она не задавала вопросов, что служило доказательством ее дружбы. Я же не решалась поделиться с ней своими планами. Но Элис была женщиной незаурядного ума и проницательности. Она видела, что я несчастлива в Иране; кроме того, ей не нравился Махмуди. От Элис наверняка не ускользнуло то, что я живу двойной жизнью. Скорее всего, она подозревала, что у меня есть любовник.
В каком-то смысле она была права. Хотя между мной и Амалем не было физической близости. Он добропорядочный семьянин, и я бы никогда не посягнула на его брак.
Однако он привлекал меня как физически, так и духовно – исходившим от него ощущением силы и уверенности, а также искренним участием в нашей с Махтаб судьбе. Мы были близки в том смысле, в каком могут быть близки два человека, стремящиеся к достижению общей цели. Амаль, а не Махмуди был моим мужчиной. О нем были все мои помыслы. После неудачи с Днем благодарения он утверждал, что мы с Махтаб будем дома на Рождество.
Мне ничего не оставалось, как в это поверить, в противном случае я бы сошла с ума, но дни шли, а никакого развития событий не намечалось.
Однажды утром, вскоре после того, как Махтаб ушла в школу, а Махмуди укатил на такси в больницу, я поспешила в близлежащий «супер». Был молочный день, и я хотела успеть вовремя, пока молоко не кончилось. Но, завернув за угол, на магистральную улицу, я остановилась как вкопанная.
Перед каждым из трех магазинов – «супер», «сабзи» и мясным – стояли фургоны пасдара. Полицейские в формах заполонили тротуар, держа все магазины под прицелом. Тут рядом с фургонами затормозил большущий грузовик.
Я повернулась и во избежание встречи с пасдаром быстро пошла прочь. Я купила молоко за несколько кварталов – в другом «супере», доехав туда на оранжевом такси.
Вернувшись в свой район, я увидела, как солдаты пасдара перетаскивают запасы товаров из всех трех магазинов в большой грузовик. Я поспешила укрыться дома.
Я спросила соседку Малихе, не знает ли она, в чем там дело, но она лишь пожала плечами. Вскоре появился мусорщик – главный разносчик сплетен в округе, – и Малихе справилась у него. Однако он знал только то, что пасдар конфискует имущество всех трех магазинов.
Движимая как любопытством, так и беспокойством за хозяев, я вышла из дома. Убедившись, что я надлежащим образом одета, я отправилась к «суперу», решив вести себя как ни в чем не бывало. Ага Реза стоял на тротуаре, с тоской глядя на то, как грабят его собственность.
– Мне нужно молоко, – сказала я на фарси.
– Нет молока. – Он пожал плечами со стоицизмом человека, бессильного против облеченных властью мародеров. – Все кончено, – вздохнул он.
Я подошла к магазину «сабзи» – здесь пасдаровцы разрезали веревки на мешках с зеленью и грузили в кузов фрукты и овощи. Из соседней лавки они таскали мясо.
Позже в тот же день, когда Махмуди вернулся с работы, я рассказала ему о том, что трое наших друзей попали в беду.
– Что ж, значит, они чем-то спекулировали. Удивительное уважение к закону. Как и все прочие, Махмуди не отказывал себе в удовольствиях, доступных благодаря черному рынку, однако отстаивал право правительства наказывать торговцев, преступивших закон. Он был убежден, что в данном случае пасдар поступил справедливо.
Эта история огорчила Махтаб, которая тоже прониклась симпатией к трем лавочникам. В тот вечер – и еще много вечеров подряд – она молилась:
– Господи, помоги им открыть свои магазины. Они были к нам так добры. Будь и Ты добр к ним.
По слухам, правительство хотело заполучить эти здания под свои учреждения; и теперь магазины были пусты. Эти славные иранцы лишились своего дела без всякой видимой причины. Чего, разумеется, и добивался пасдар.
Проносились недели. Каждодневные телефонные звонки Амалю и частые поездки к нему в контору не приносили новых известий. Мы по-прежнему ждали, когда будет завершен процесс подготовки.
Иногда я сомневалась, уж не тараф ли это.
– Если не на Рождество, то на Новый год обязательно будете дома, – уверял меня Амаль. – Я стараюсь довести дело до конца как можно быстрее. Какой-нибудь из способов должен сработать. Потерпите.
Я слышала эти слова много раз, слишком много – начиная с моего первого визита к Хэлен в посольство и кончая каждой беседой с Амалем. Этому совету было все труднее и труднее следовать.
В добавление к уже имевшимся сценариям возник новый. Амаль был знаком с неким таможенником, который согласился легализовать наши американские паспорта, полученные через швейцарское посольство. Он пропустит нас на самолет до Токио, вылетавший по утрам во вторник – как раз тогда, когда Махмуди бывал в больнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139