Едва слышала то, о чем говорили гости.
– Что? – переспросила я ханум Хаким.
Она приглашала меня завтра за покупками. В кооперативный магазин для служителей мечети аги Хакима. Туда только что завезли чечевицу, которую здесь очень трудно достать.
– Надо успеть вовремя, а не то ее всю расхватают, – сказала она на фарси.
Шамси изъявила желание к нам присоединиться. Я машинально согласилась. Мне было не до чечевицы.
В тот же вечер, когда Шамси и Зари уже ушли, Махтаб спала, Махмуди заканчивал прием пациентов, а мы с Хакимами пили чай в гостиной, на пороге неожиданно возник незваный и самый нежеланный гость. Маммаль.
Он поздоровался с Хакимами, возмутительным тоном потребовал чаю и с присущей ему ухмылкой, вынув из кармана билет на самолет, помахал им у меня перед носом.
Вся моя ярость, скопившаяся за восемнадцать месяцев, выплеснулась наружу. Я потеряла власть над собой.
– Дай сюда этот билет! – завопила я. – Я разорву его.
Ага Хаким тут же взял на себя роль миротворца. Этот добрый «человек в тюрбане», самый мягкосердечный из всех родственников Махмуди, стал спокойно задавать мне вопросы. Он не говорил по-английски. Маммаль, который мог бы переводить, молчал. Мне было трудно объясняться на фарси, но я старалась изо всех сил, обращаясь к аге Хакиму как к другу и союзнику. Он услышал мою историю.
– Вы не представляете, что мне пришлось пережить, – говорила я сквозь рыдания. – Он удерживает меня силой. Я хотела уехать домой в Америку, но он не отпустил.
Хакимы были потрясены. Ага Хаким продолжал спрашивать, и при каждом моем ответе у него на лице отражалась боль. Всплыли ужасающие подробности минувших полутора лет.
Одновременно он был сбит с толку.
– Тогда почему ты не рада тому, что можешь поехать домой и встретиться со своими близкими?
– Я бы очень этого хотела, – объяснила я. – Но он требует, чтобы я находилась там до тех пор, пока все не продам, а затем чтобы привезла ему доллары. У меня умирает отец. Разве я могу в этой ситуации заниматься делами?!
Закончив прием, Махмуди вошел в гостиную и подвергся неожиданному допросу со стороны аги Хакима. Махмуди спокойно – на фарси – ему отвечал. Он изобразил удивление, словно впервые слышал о каких-либо возражениях с моей стороны.
Наконец ага Хаким спросил:
– Разве Бетти обязательно ехать, если ей не хочется?
– Нет, – отозвался Махмуди. – Я лишь стремился сделать как лучше. – И, повернувшись ко мне, осведомился: – Ты хочешь ехать?
– Нет, – выпалила я.
– Ну так в чем же дело? Я думал, тебе следует повидать умирающего отца. Но если ты не хочешь ехать, то и не надо. – Его слова были проникнуты искренностью, любовью и уважением ко мне, глубоким почтением к мудрому совету аги Хакима.
Проблема была решена.
Весь остаток вечера Махмуди мило беседовал с Хакимами. Он был сама любезность – проводил Хакимов до дверей, поблагодарил всех за то, что пришли, а агу Хакима – за участие.
– Я заеду за тобой в десять утра, и отправимся в магазин, – сказала ханум Хаким.
Я надеялась, что во время этой поездки у меня появится возможность позвонить Амалю.
Махмуди спокойно затворил за Хакимами дверь, дождался, когда они отойдут на безопасное расстояние, и набросился на меня как сумасшедший. Он с такой силой ударил меня по лицу, что я упала на пол.
– Добилась своего! – блажил он. – Все испортила. Полетишь этим рейсом. Если нет, отберу у тебя Махтаб и посажу тебя под замок на всю оставшуюся жизнь!
23
Он был на это способен. И именно так и готов был поступить.
В ту ночь я не сомкнула глаз. Ворочаясь с боку на бок, я кляла себя за то, что привезла сюда Махтаб, меня мучили воспоминания.
* * *
Черная полоса началась около четырех лет назад, вечером седьмого апреля 1982 года, когда Махмуди вернулся домой с работы – из алпинской больницы общего типа – расстроенный и отчужденный. Сначала я не обратила на это внимания, так как была занята приготовлением праздничного ужина. В тот день Джону исполнялось двенадцать лет.
Предшествовавшие тому два года мы жили счастливо. В 1980 году Махмуди вернулся из Корпус-Кристи в Мичиган, решив больше не ввязываться в политические игры.
– Каждому ясно, что я иностранец, – говорил он, – но я не собираюсь всем докладывать, что я иранец.
Фотография с изображением угрюмого аятоллы Хомейни перекочевала на чердак. Он дал себе слово не затевать никаких разговоров о революции с сослуживцами, памятуя о том, что в Корпус-Кристи воспламенившийся в нем патриотизм не принес ему ничего, кроме неприятностей. В Алпине он быстро освоился и возобновил прежний, американский образ жизни.
Я совершенно успокоилась, в особенности когда мы нашли дом на Тандер-Бэйривер. Снаружи он был маленький и ничем не примечательный, но я влюбилась в него, как только переступила порог. Дом выходил всеми окнами на реку. Окна были большие, изящные, а панорама – живописнейшая. Лестница вела на нижний этаж, отделанный красивыми панелями, светлый и просторный. Отсюда вы попадали в огромный внутренний двор, заканчивавшийся всего в пятнадцати футах от реки. Над водой были выстроены деревянные мостки, где можно было удить рыбу и привязывать лодку. Дом стоял на излучине реки. Внизу по течению был отчетливо виден прелестный крытый мост.
Внутри дом был необычайно просторный – большие спальни, две ванные комнаты, красивая кухня в сельском стиле, два камина и внушительных размеров гостиная. А вид на реку вселял покой.
Махмуди находился под таким же впечатлением, что и я. И мы купили дом, не задумываясь.
Алпина находится всего в трех часах езды от Бэннистера, и я могла часто видеться с родителями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139