– Срочный вызов. Я должен ехать.
Такое поведение Махмуди вызвало всеобщее недоумение. Он мог, так же как и доктор Наджафи, предложить вместо себя кого-то из коллег.
Через несколько минут к парадному подкатила карета «Скорой помощи», мигая сигнальной лампой. Это был самый быстрый способ доставить врача в больницу, а в данном случае еще и подтверждение неотложности вызова.
Мы приступили к новогоднему ужину без Махмуди. Когда он вернулся – около половины одиннадцатого, – мы еще не встали из-за стола.
– Присоединяйся к нам, – сказала я.
Но в этот момент зазвонил телефон, и Махмуди снял трубку.
– Это пациентка, – сообщил он. – У нее боли в позвоночнике, она едет ко мне прямо сейчас.
– Нет, – запротестовала я. – Скажи, пусть ее привезут завтра утром.
– Нельзя так поздно принимать пациентов, – поддержала меня Шамси. – У тебя должны быть строгие часы работы.
– Эту я должен принять сейчас. – И он удалился к себе в кабинет.
– Он портит весь вечер, – пробормотала Элис.
– Такое часто бывает, – откликнулась я. – Я уже привыкла. И, честно признаться, мне это безразлично.
Я видела, что все мне сочувствуют, но, по правде говоря, мне приятнее было находиться в компании друзей, когда моего муженька не было рядом.
Ужин удался как нельзя лучше, но гостям пора было расходиться. Первое января по западному календарю в Тегеране было обычным, будничным днем. А потому уже через пять минут после полуночи все засобирались, и тут наконец появился Махмуди.
– Неужели вы уже уходите? – спросил он с притворным огорчением. – А я как раз освободился.
– Нам завтра рано вставать, – ответил доктор Наджафи.
Не успела за ними захлопнуться дверь, как Махмуди вдруг обнял меня и поцеловал долгим, страстным поцелуем.
– В честь чего это? – удивилась я.
– С Новым годом.
Да уж, с Новым годом, подумала я. С тысяча девятьсот восемьдесят шестым. Вот он и наступил, а я по-прежнему здесь.
Сколько еще пройдет лет?
Праздники закончились, и я погрузилась в полное уныние. В канун праздничных дней я активно действовала. Передо мной стояла конкретная задача. Провести этот день дома, в Мичигане, а не здесь. Но вот прошли День благодарения, Рождество, Новый год, и календарь не сулил уже ничего, кроме постылой зимы.
Время словно замерло.
– Наберитесь терпения, – был неизменный ответ Амаля.
Выпал снег. На улицах под ногами хлюпала жижа. Каждое утро я просыпалась с чувством все более глубокого отчаяния, и каждый день происходило что-то, что усиливало мое ощущение безнадежности.
Однажды, когда я пересекала оживленную площадь неподалеку от нашего дома, меня остановила представительница пасдара. Я вспомнила предыдущую стычку с пасдаром, когда я произнесла несколько слов на фарси, а потом блюстительница закона возмутилась тем, что я не в состоянии продолжить разговор. Махтаб была в школе, переводить было некому. И я решила молчать как рыба.
– Я не понимаю, – сказала я по-английски.
К моему изумлению, по-английски ответила и женщина – среди полицейских я такого еще не встречала.
– Когда вы переходили улицу, – строго произнесла она, – я видела полоску кожи на ноге – между подолом и носком. Надо носить носки получше.
– Вы что думаете, мне нравятся эти носки?! – вспылила я. – Я никогда в жизни не носила ничего подобного. Будь моя воля, я бы уехала в Америку и надела бы на себя колготки вместо этих вечно сползающих носков. Скажите, скажите на милость, где в Иране я могу купить пару тугих носков?
Женщина задумалась, на ее лице отразилось сочувствие.
– Понимаю, ханум, понимаю, – мягко проговорила она.
И пошла прочь, оставив меня в замешательстве. Я встретилась с сочувствующей представительницей пасдара!
В тот момент я испытала особенно острую душевную боль. Как же я желала вернуться в общество, где могла бы нормально одеваться! Где было бы чем дышать!
В середине января около четырех часов пополудни раздался телефонный звонок. Я сидела в приемной перед кабинетом Махмуди в окружении пациентов; сняв трубку, я услышала голос моей сестры Кэролин, звонившей из Америки. Она плакала.
– Врачи позвонили домой. У отца непроходимость кишечника, и они настаивают на операции. Без операции ему не выжить, но они не уверены, что он ее перенесет. Ждут, что сегодня он умрет.
Комната затуманилась от слез, стекавших на русари. У меня разрывалось сердце. Мой отец умирал за тысячи миль от меня, а я не могла быть рядом, держать его за руку, говорить ему о своей любви, разделить боль и горе с семьей. Я задавала Кэролин множество вопросов относительно папиного состояния, но почти ничего не могла разобрать из ее слов – так мне было плохо.
Вдруг, подняв голову, я увидела стоявшего надо мной Махмуди; на его лице было написано участие. Он достаточно услышал, чтобы обо всем догадаться.
– Поезжай, – тихо проговорил он. – Поезжай повидаться с отцом.
22
Слова Махмуди застали меня врасплох. Я должна была убедиться, что не ослышалась. Зажав рукой нижнюю часть трубки, я объяснила:
– Папа очень, очень плох. Врачи считают, что он вряд ли доживет до вечера.
– Скажи ей, что ты приедешь.
На какую-то долю секунды меня охватила радость. Но тут же пришли подозрения. С чего вдруг такая перемена? Почему после полутора лет Махмуди внезапно отпускает нас с Махтаб в Америку?
Мне надо было выиграть время.
– Мы обсудим это после, – ответила я. И вновь заговорила в трубку. – Кэролин, – прокричала я, перекрывая тысячемильное расстояние, – я хотела бы поговорить с папой перед операцией.
Махмуди не возражал. Он слушал, как мы с Кэролин договариваемся о деталях. Я должна перезвонить в больницу Карсон-Сити ровно через три часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139