отражавшийся в зеркалах свет слепил глаза.
По мере приближения к хараму мужчины и женщины разделились. Мы с Ассий, волоча за собой Мариам и Махтаб, пытались пробраться к гробнице сквозь толпу самозабвенно кающихся грешников, так как следовало просить у Бога исполнения желаний, коснувшись гробницы, но всякий раз нас грубо отталкивали. Наконец мы отошли и стали молиться.
Через некоторое время Ассий решила попробовать еще раз. С Мариам на руках она вклинилась в толпу паломников. Благодаря своему упорству она таки пробилась к хараму и, подняв Мариам над головами, поднесла ее к гробнице, которой та коснулась.
Узнав об этом, Махмуди разозлился на меня за то, что я не предоставила ту же возможность Махтаб.
– Завтра сведешь туда Махтаб, – велел он Ассий.
В религиозном экстазе прошло три дня. Мне все же удалось протиснуться к хараму, и, коснувшись гробницы, я горячо молила Аллаха, чтобы он исполнил мое единственное желание – вернул нас с Махтаб в Америку до папиной кончины.
Паломничество произвело на меня большое впечатление, по-настоящему приблизив меня к религии Махмуди. Возможно, причиной тому было мое отчаяние в сочетании с гипнотическим воздействием атмосферы мечети. Как бы то ни было, я поверила в силу харама. Наступил четвертый, и последний, день нашего пребывания в Мешхеде, и я решила повторить священный ритуал, всецело отдавшись своему религиозному чувству.
– Я хочу пойти к хараму одна, – сказала я Махмуди.
Он ни о чем не стал меня спрашивать. Моя набожность не вызывала сомнений. Он слегка улыбнулся в знак одобрения происшедшей со мной метаморфозы.
Спозаранок, когда все остальные только просыпались, я вышла из гостиницы и отправилась вознести свою последнюю и самую страстную молитву. Войдя в мечеть, я с радостью увидела, что опередила большинство паломников. Я легко прошла к хараму, сунула какому-то человеку в тюрбане несколько риалов – он согласился помолиться за исполнение моего не высказанного вслух желания – и долго, погрузившись в глубокий транс, сидела около гробницы. Вновь и вновь я обращала к Аллаху свою мольбу и вдруг почувствовала, как на меня снизошло странное чувство успокоения. Каким-то таинственным образом я поняла, что Аллах-Бог исполнит мое желание. Вскоре.
Кусочки головоломки начали складываться в единое целое у меня в голове.
Однажды Махмуди привел нас к Амех Бозорг, но не потрудился переодеться в традиционную пижаму для гостей. Он остался в костюме, и через несколько минут между ним и его сестрой завязалась резкая перепалка. Они перешли на диалект своего детства – шуштари, поэтому ни я, ни Махтаб не понимали ни слова, но догадались, что это было продолжением какого-то давнего спора.
– Мне надо уйти по делу, – вдруг сказал мне Махмуди. – Вы с Махтаб останетесь здесь.
Он тут же ушел вместе с Маджидом.
Я не хотела возвращаться в дом, полный мрачных воспоминаний, и тем более – оставаться наедине с кем бы то ни было из его обитателей. Мы с Махтаб вышли на задний дворик к бассейну, чтобы погреться на солнышке, подальше от домочадцев.
К моему ужасу, Амех Бозорг последовала за нами.
– Ази зам, – мягко проговорила она. «Милочка». Амех Бозорг назвала меня милочкой!
Она обвила меня своими длинными, костлявыми руками.
– Ази зам, – повторяла она.
Она заговорила на фарси, подбирая доступные мне и Махтаб, простые слова.
– Мне тебя очень, очень жаль, милочка. – Обхватив руками голову, она воскликнула: – О Боже! – Затем сказала: – Иди к телефону. Позвони родным.
Наверняка это была ловушка.
– Нет, – ответила я. Мои следующие слова перевела Махтаб: – Махмуди запрещает мне звонить. А без его разрешения я не могу.
– Пойди же, позвони своим, – твердила Амех Бозорг.
– Папа рассердится, – сказала Махтаб.
Амех Бозорг участливо на нас посмотрела. Я же пыталась вглядеться в ее глаза и в выражение лица, что было довольно трудно, так как его скрывала чадра. Что происходит? – недоумевала я. Неужели Махмуди подстроил мне ловушку, чтобы проверить, не ослушаюсь ли я его? Или что-то изменилось, а я и не догадываюсь?
– Папа не рассердится, – обратилась к Махтаб Амех Бозорг, – потому что мы ему не скажем.
Я продолжала отказываться, во мне нарастали беспокойство и растерянность, я припомнила все прошлые фокусы Амех Бозорг, в частности Кум, когда она велела мне сидеть, а потом обвинила в том, что я отказалась поклониться гробнице святого исламского мученика.
Амех Бозорг ненадолго исчезла и вскоре вернулась с дочерьми, Зухрой и Фереште, которые заговорили с нами по-английски.
– Пойди позвони своим, – сказала Зухра. – Мы правда хотим, чтобы ты с ними наконец поговорила. Можешь звонить, кому хочешь. И говорить, сколько захочешь. Мы ему не скажем.
Это «ему», относившееся к Махмуди, было произнесено с оттенком неприязни.
Что явилось для меня самым убедительным аргументом. В тот момент возможность услышать голоса родных, сколь бы краткой ни была эта горько-сладостная минута, перевесила опасность навлечь на себя гнев Махмуди.
И я позвонила, со слезами выплеснув в трубку все свое горе и любовь. Мои тоже плакали, папа признался, что его состояние ухудшается день ото дня, он страдает от мучительных болей, и врачи предлагают новую операцию. Я поговорила также с Джо и Джоном, которые жили у отца, разбудив их среди ночи.
Амех Бозорг оставила нас с Махтаб одних возле телефона, предоставив нам полную свободу. Затем она пригласила меня сесть на пол в холле. Вместе с Махтаб, Зухрой и Фереште в роли переводчиц мы выяснили отношения.
– Это я велела Махмуди отдать тебе Махтаб, – утверждала Амех Бозорг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139