мы потому сегодня радуемся солнцу, что другие пожертвовали для нас жизнью.
— И верно… он был как сама правда! — вдруг крикнул за спиной Аласова старец Авксентий. Голос его был пронзительный, — наверно, так вот камлали шаманы в старину.
Старец попытался слезть с саней, две женщины подхватили его под руки, поставили рядом с Аласовым.
— Это я, дядя твой, Лэгэнтэй, сыночек мой, слышишь? Вот я пришёл к тебе и стою здесь. Я тебя вынянчил. К тебе детишки пришли… Я спросил: «За какие грехи бог обрёк наш род на вымирание? Почему не дал тебе, Лэгэнтэй, ни семьи, ни сыновей?» А ты сказал тогда: все дети, какие вырастут в Арылахе, будут мне родные, в моём колхозе — мой род… Правда твоя, Лэгэнтэй, пришли дети, о которых ты говорил. Голубчик мой…
Старик упал перед могилой на колени и сдёрнул малахай. Аласов и дед Лука кинулись его подымать.
Саша Брагин, заранее написавший свою речь, стоял, переминаясь с ноги на ногу, глаза его за роговыми очками смотрели сурово. Он то скручивал в трубку свои листки, то снова разворачивал, наконец сунул их в карман.
— Мы не забудем сегодняшний день, — сказал он просто. — Разве забудем?
— Не забудем! — ответили ему звенящие голоса.
«Не забудем!» — отдалось эхо.
XXI. Жизнь прожить…
Аласов долго топтался на пороге учительского общежития. Вот чертовщина! Не знаешь, как вести себя в таком положении. Он даже стал было спускаться вниз по ступеням, но вовремя остановил себя: будь наконец мужчиной! Не хватало, чтобы кто-нибудь увидел из окна эти твои «восьмёрки». Давай так: или ты идёшь, или убирайся отсюда.
Уходить ему было нельзя, и потому Аласов, так и не придумав, как он войдёт и что скажет, потянул на себя задубевшую от мороза дверь. Спотыкаясь в темноте о какие-то ящики, прошёл в самый конец коридора, где, как ему растолковали, комната Степаниды Степановны.
Повод для визита был серьёзный — Хастаева уже несколько дней не поднималась с постели, а Сергей Аласов к болезни девушки имел самое прямое отношение.
Случилось так, что их воскресный поход едва не завершился бедой. Было уже довольно поздно, когда лыжники повернули назад. Впереди засветились вечерние огоньки деревни. Аласов остановился у озера, поджидая отставших. Где-то сзади остался дед Лука с лошадью — свернул прихватить по пути копёшку сена для своей коровы. Сначала подошла Майя, угрюмая, неразговорчивая. Потом из-за увала показалась Степанида Хастаева в сопровождении многотерпеливого Евсея Филипповича. Сектяев, несмотря ни на что, до конца выполнял распоряжение командира — опекал Хастаеву.
От утренней лихости Стёпы не осталось и следа — она раскисла, ковыляла на лыжах кое-как. Да и Сектяев тоже не излучал оптимизма. Они переругивались.
— О чём спор, молодые люди? — крикнул Аласов как можно веселее. — Чего не поделили?
— Да вот Степанида Степановна всё капризничает…
— Что поделаешь, Евсей Филиппович, такая уж наша мужчинская доля — сносить от них. Опять крепления? Ну-ка, Степанида Степановна, снимите полозья…
Тут-то на другом берегу озерца и показался дед Лука со своим сеном. Увидав его, Степанида, как ветром подхваченная ринулась по льду: «Деду-ушка Лука! Стой, тебе говорят! Возьми меня…»
Подняв голову, Аласов похолодел: там, куда неслась, ничего не видя, Степанида, темнела прорубь. Видимо, здесь заготовляли лёд для питья.
— Сто-ой! — завопил Аласов в свою очередь.
Но она всё бежала — прямо к своей погибели. Сбросив лыжи, Аласов кинулся вслед. Когда он достиг проруби, девушка уже барахталась в чёрной воде. Лицо её было безумным.
— Держитесь, Стёпа! Дорогая, держитесь… Подгребайте к краю… — Он тянулся к ней рукой, но не доставал.
«Уйдёт под лёд — и конец», — только и успел подумать Аласов, уже прыгая в прорубь.
Вода прожгла тело, он сделал несколько энергичных гребков, ухватил Степаниду за ворот и потащил туда, где Сектяев и Майя протягивали лыжные палки. Причитая, бегал на полусогнутых ногах у кромки льда дед Лука.
Немало повозившись, их вытащили наконец. Степаниду едва удалось поставить на ноги.
— Бежать надо! Бежать, не стоять! К саням давай, к саням! — Дед Лука уже трусил впереди. Возле саней он мигом развязал быстрик, сбросил верхушку копны, разгрёб яму в сене и швырнул туда овчинный тулуп.
— Забирайтесь, живо! На тулуп, на тулуп! Да живо, будь вы неладны…
Майя содрала с девушки мокрую куртку, набросила на неё свою дублёнку. Степанида так стучала зубами, что Евсей Сектяев даже глаза закрыл.
— Сергей, почему ты стоишь? — накинулась Майя на Аласова. — Быстрей на воз!
— Нич-чего, побегу…
— Я тебе «побегу»! — дед Лука даже кнутом на него замахнулся. — А ну-ка лезь без разговоров!
Сектяев сорвал свою куртку, но Аласов сказал только: «Майе отдай», — и, как давеча в прорубь, нырнул вслед за Степанидой. Лука уже стоял наготове, подняв большой навильник сена. Пострадавших стали заваливать сеном, было слышно, как старик стелил слой за слоем, и даже придавил чем-то сверху. Пахучая тьма будто запечатала не только глаза, но и уши. Сани дрогнули, начало заметно потряхивать.
«Утопленница» не подавала признаков жизни, словно задохнулась в копне.
— Степанида, а, Степанида?
— Здесь… Вот я… — совсем около уха услышал он слабый голос.
— Замерзаете?
— Немного… Да вы весь мокрый. Придвигайтесь ближе. Тут тулуп есть и ещё дублёнка сухая…
Аласов придвинулся, на овчине стало теплее.
— Очень испугались?
— Оч-чень! Вода чёрная… Спасибо вам.
— Что вы, Стёпа… Я сам сдрейфил не меньше вас.
— Милый вы мой. Я ведь люблю вас…
И ни слова больше, только дыхание стало чаще.
Аласов и подумать ничего не успел, только почувствовал — прижалась к нему мягкая девичья грудь, голые руки обвили шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109