Она очень славная девочка. Но в школу доходят слухи, что у вас тут… некоторые ссоры бывают…»
«Ссоры?! — Глаза у женщины побелели. — Это, милочка, не ссоры. Это смерть моя, проклятье всей жизни. Только это, милочка, наше дело собственное, тебя и твоей школы не касается! Ты знай своё — учи детишек, а в наши дела соваться не смей! А то носик могут дверью прищемить».
Сейчас Саргылане даже вспомнить было противно, что она ещё услыхала в избе Осиповых, пока наконец не сообразила ретироваться к двери, пролепетав с порога какие-то жалкие слова об ответственности родителей.
И вот Уля пишет: отчего люди злые… Люди! Ей целый мир представляется сплошным безобразием. Что Уле все небоскрёбы на свете — ей бы немножечко простой человеческой ласки, милосердия!
Были и другие тетради без космоса и без растопленных льдов. Волшебство маленьким авторам требовалось, чтобы вылечить больного, построить новое школьное здание со спортивным залом… Коля Мигалкин, например, написал совсем неожиданное: «Если бы я был волшебником, я бы крепко проучил Яшку Якорного Кулака! Я бы ему показал, как колотить тех, которые слабее тебя! А он ещё нарочно что-нибудь тяжёлое в варежку кладёт. Я бы ему ноги превратил в вату, чтобы не пинался. Я давно мечтаю — даже по ночам».
Яшка Якорный Кулак, по классному журналу Яков Дьячков, — долговязый угрюмый парень из восьмого класса. Однажды завуч Пестряков в учительской отчитывал драчуна. Доведённый нотацией до слёз, Яшка как дитя малое упрашивал Тимира Ивановича не вызывать родителей, клялся, что больше и пальцем никого не тронет. Вот они, его обещания!
История с Якорным Кулаком особенно взволновала Саргылану, хоть и не была «волшебной». Напиши это кто-либо другой, можно подумать, что ябеда: тётя учительница, чего он дерётся! Но это написал Коля Мигалкин, лобастый крепыш, физиономия которого вечно в бойцовских синяках и царапинах. Коля — защитник слабых и малых, среди мальчишеской братии он независимая личность. И уж если Коля открылся перед своей учительницей в сокровенном (даже ночью снится), значит, это настоящее, из души идёт. Доверие, о котором мечталось! Спасибо, ребята…
Не понять постороннему, через какие страсти-мордасти, никому другому неведомые (и, наверное, неинтересные), проходит на своём нелёгком пути учитель. Давно ли Саргылана Кустурова вступила на этот путь, а сколько уже поворотов за спиной! Была принуждённая, будто резиновая, улыбка, с которой она входила в класс. Потом, после замечания завуча Пестрякова, было железное цоканье каблуков: идёт учительница суровая из суровых… А ещё был холодный дождь и неправдоподобно чёрные берёзовые листья — как хлопья горелой бумаги. Потом разинутый зев чемодана на кровати, плюшевый коврик, снятый со стены. Прибежала Майя Ивановна, — когда уже не было слёз, нечем было плакать. С глазами, словно обожёнными, Саргылана припала к спасительной груди, говоря себе: или ты поверишь сейчас Майе Ивановне, или уже не сможешь верить никому никогда… Вот какие повороты позади! А если бы она уехала?
Словно испугавшись того, что могло случиться, и спеша удостовериться в реальности происходящего, Саргылана зажгла верхний свет, зажгла настольную лампу, достала красные чернила и села за тетради уже с пером в руке. Волшебники волшебниками, а грамматические ошибки нельзя оставлять без внимания.
Обязательно надо повторить тему и в шестом «Б». Одно только тревожит — завуч, как ему покажутся эти мои «волшебники»? Как он меня за Дантеса-то!
В седьмой на урок литературы вдруг являются Пестряков и Аласов. Сидят на задних партах, слушают. Тимир Иванович как обычно что-то царапает в своей ужасной общей тетради с клеенчатой обложкой (учителя её так и зовут — «чёрная книга»).
Где-то в середине урока потянулась вверх рука, Андрюша Гермогенов что-то хотел спросить.
Известно, что раненый Пушкин тоже в свою очередь выстрелил и тоже попал, но только ранил Дантеса в ладонь, которой француз прикрывал себе грудь. Отец Андрюши, промысловый охотник, посмеялся над этой историей: если пуля прострелила руку, то почему же на груди и царапины не нашли? Пуля не то что царапнуть — уложить этого негодяя должна была.
— Как это объяснить, Саргылана Тарасовна?
Вот именно — как? Хотя погодите… Не так давно она читала в одном журнале… Погодите, ребята, сейчас я вам все растолкую. История эта вызвала недоумение не одного Андрюшиного отца. В наше время ею заинтересовались и некоторые учёные — медики, юристы. Писатель Вересаев, как было написано в журнале, предпринял целое исследование, сопоставляя факт за фактом. Дантес сначала был напуган вызовом на дуэль, но по прошествии двух недель его словно подменили. Он стал вести себя вызывающе нагло, угрожать Пушкину, торопить с дуэлью… Почему шакал за две недели превратился во льва? Почему пуля Пушкина, отличного стрелка, лишь ранила Дантеса в руку?
Такой тишины на своём уроке Саргылана и представить не могла: тридцать ртов застыли открытыми. Как в кино, когда Чапаев бросается в реку…
— Так слушайте, ребята. Дантесу верный ему человек успел привезти из Архангельска специальный панцирь, надеваемый под мундир. Идя на дуэль, Дантес ничем не рисковал! Он приехал на Чёрную речку для того, чтобы убить Пушкина, а самому остаться в живых.
— Вот собака-то!
— А куда остальные смотрели!
— В милицию надо было…
— Ха, в милицию! При царе Николае-то?
Что поднялось в классе! Ребята повскакивали со своих мест, затопали ногами.
Саргылана стояла, прижавшись спиной к доске. Пусть покричат. Пусть переживут горечь случившегося, несправедливость, непоправимость этой трагедии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109