А про фуражира Доропууна ни слова! Тот в панику: почему, дескать, его не пускают в эту изобильную жизнь? Татыяс же ему: коммунизму лентяи не нужны! Ай да девка… Агитация фактами… Самую суть, понимаешь, ухватила: коммунизм — это труд. А ты чего такой невесёлый? Так-таки и ничего? Ну, ладно, не хочешь о серьёзном, давай просто так поболтаем. Ты ведь никуда не спешишь?
Это верно, ни жены, ни детей… И у тебя, молодого, и у меня, старого. А как-то жутковато звучит, не находишь? «Ни жены, ни детей…» Максим Горький говорил о сыне — «лучшее моё произведение». А, Сергей? Что скажешь в оправдание?
Учитель не бывает бездетным? Вот тут ты прав, учитель всегда с детьми… Какие бы неприятности откуда ни взялись, а мальчишки всегда выручают. Я за жизнь это десятки раз испытал,
Значит, хотят свою бригаду? А Кардашевский что? И это твёрдо обещает? Ах, черти, хорошо-то как!
Знаешь, в старости не о том жалеешь, что, мол, недопил чего-то, недоел. Жалеешь — вот хулигана посадили на два года за решётку, а он у меня когда-то учился. А то ещё хуже бывает.
Прошлым летом ездил в Якутск, встречаю бывшего ученика, лет пять назад он в нашем районе секретарил по комсомолу. Пошёл в гору, теперь начальник в центре, да немалый. Понятно, обрадовались мы встрече.
Был, конечно, принят у него дома, поговорили, всё как следует, прощаться пора. Говорит мой парень: погодите, Всеволод Николаевич, незачем вам на городском транспорте, есть у меня служебная машина.
Вызывает, садимся в авто.
Шофёр — пожилой человек, седина в усах. Мой парень как только откинулся на мягкую подушку, сразу будто его подменили. Это он свой начальничий облик принял. Кинул шофёру: «Пристань», — и ко мне с разговором. Однако, когда мимо рынка проезжали, вспомнил и про шофёра. «Отчего сегодня, — говорит, — ты подъехал с опозданием на пятнадцать минут? Жена нервничает, жалуется. Где был?» — «Заезжал в гараж. Ведь на базар Нина Прокопьевна…» — «Куда ехать и зачем, не твоего ума дело, ты знай своё, крути баранку. В следующий раз опоздаешь, сниму с машины, пеняй на себя».
Я слушаю всё это, и как-то нехорошо мне стало. Говорю парню: «Ну-ка, остановимся да выйдем, любезный!» — «Что вы, Всеволод Николаевич, до пристани ещё не доехали…» — «Выйдем!» — говорю. Я вышел, открыл дверцу шофёру: «Вы тоже, пожалуйста, выйдите. Как вас зовут и величают?» — «Алексей Васильевич…»
Стали мы втроём на тротуаре, парень мой глаза пялит, ничего не поймёт. Снял я шляпу, обращаясь к шофёру: «Ваш начальник — мой бывший воспитанник. А учитель всегда отвечает за своих учеников. Простите меня, Алексей Васильевич, что не смог я его выучить должным образом, что барина и грубияна воспитал…»
Такую потерю в жизни до конца дней помнишь. Дьявол его побери! Серёжа, голубчик, там, в углу, на маленьком столике: накапай в воду двадцать пять капель. Не бойся, ничего страшного. Если все мысли только в себе держать, ещё хуже будет. А я умирать прежде, чем смерть придёт, всё равно не намерен. Пока оно бьётся — дрожать не желаю. Не хочу перед ней канючить на коленях, как иные пенсионеры.
Ладно, Серёжа, давай кончать с байками. Я ведь хорошо понимаю, что у тебя внутри. Старик хвор-хвор, а видит… Знаю всё! И о выступлении твоём на педсовете — касательно процентомании. И даже как тебя Фёдор Баглаевич Кубаров попугал маленько — «от имени и по поручению». Откуда знаю? Хе-хе… Я ведь старый, Серёжа, а за долгие годы и на домового не штука выучиться. Впрочем, тут ломать голову нечего — был у меня Кубаров недавно, всё это я из него самого вытянул… Уж он от меня, старого своего дружка, ничего скрыть не может.
Так вот, Сергей Эргисович, теперь и ты ответь мне по всей правде и честности: что намерен делать? Не знаешь? Обнадёжил, Сергей Эргисович! Какого же чёрта, скажи, ты развёл речи на педсовете? Покрасоваться в роли правдолюбца, потыкать пальцем в больное место — не велика доблесть для партийца. Ах, оставь, пожалуйста, — волнуюсь! Отложить разговор до другого раза? Нет, брат. Что хочу сказать — скажу сейчас. Оставлять на завтра для моего возраста непозволительная роскошь. Ага, вон оно что! Да формулируй точнее, без всяких этих… Старые учителя оказались плохими руководителями, и вот ты закручинился: есть ли у тебя право поднять голос на тех, кого любишь. Верно я излагаю? Юморист ты великий! Петуха в суп отправлять собираются, а он в тот момент, хозяйку жалеючи, слёзы льёт. Душа у тебя, Серёжа, мягкая. Это, в общем-то, хорошо. У самого отчаянного из бойцов, каких я знал, у деда Каландаришвили, сердце было добрейшее. Объяснить такое можно… Между прочим, к вопросу о жалости. Вот Фёдор Баглаевич Кубаров, коль он в разговоре вспомнился, фигура исключительно выразительная. Симпатичный медведь с трубкой. Добр, старателен и прост, как дитя. Давеча приходит ко мне, прорвался сквозь мой этот… медицинский заградотряд. Начинает заячьи петли выделывать: здоровье, говорит, у него неважное. А я его петли уже на пороге понял — на простецкой физиономии всё написано. Говорю: «Смирно, Фёдор, слушай мою команду! Доложи по всей форме цель прихода». — «Освободить от преподавания, перевести на пенсию». — «Сам додумался или кто подстрекал?» — «Подстрекал». — «Кто именно?» — «Секретарь райкома товарищ Аржаков». — «Рассказывай подробно, как он подстрекал».
Вот такой он, Фёдор с трубкой. Что против его простоты возразишь? К тому же человек он порядочный, старательный, вся душа в деле. Ну, а если честно, если без христианства и слюней? Какой он директор школы, к чертям? Ещё куда ни шло — топливо завезти, добыть посуду для горячих завтраков, опять же печи дымят… Хороший человек, да не на своём месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109