Так неотступно стояло в глазах её счастливое лицо.
Сергей закрыл тетрадь и вышел. После яркой лампы ночь показалась чернее сажи — ни неба, ни земли. Перевалило за середину октября, но всё ещё держалась необычно тёплая для здешних мест осень. Издалека доносился собачий брёх. Неожиданно небо вдали посветлело, огни далёкой автомашины обозначили зубья леса. Волглая ночь будто впитала в себя шум мотора, и необычным казалось зрелище — во тьме беззвучно выросли две огненные жерди, покачались в воздухе, перемахнули через деревню и упёрлись в низкое клубящееся небо. Наверно, в сельпо привезли товар из райцентра.
Неповторимый рисунок лесной гряды…
Облачьё, цепляющееся во тьме за сосны.
Ни с чем не сравнимый дух влажной земли, собравшейся на зимний покой.
И две светлые жерди в ночи…
Всё это и есть — родина. Родная сторона.
Сам себе удивлялся, когда в последние годы стало так ныть сердце, так затосковалось по Арылаху. Пробовал посмеяться над самим собой: чисто стариковские настроения.
Но кончилось тем, что однажды махнул рукой на все прочие обстоятельства, решился… И вот он здесь.
Всё как-то не свыкнется с мыслью: он здесь. Здесь, насовсем. Учительствует в местной школе. И уже успел нажить себе некие неприятности, непредвиденные хлопоты. И обмануться в чём-то.
Приехал с совершенно твёрдым планом: буду учительствовать, не особенно нагружаясь, а всё свободное время, которого, надо думать, в сельской тиши будет немало (да под крылом доброй матушки), каждый свободный час — на подготовку к заочной аспирантуре.
Увы, на сегодняшний день эта аспирантура даже дальше, чем в день приезда.
И ещё… Впрочем, об этом не надо.
Но что с ней поделаешь! Опять наплыло, будто на фотобумаге, когда проявляешь, проступило радужно сквозь чёрную ночь её улыбающееся лицо, сощуренные глаза…
Да, Майя. Да, об этом. Самое тревожное из всего, о чём подумалось. Плохо с Майей… Уж лучше бы ничего вовсе не было!
Во тьме заалел светлячок папироски. Он двигался, постепенно приближаясь.
— Сергей Эргисович?
— Он самый… — ответил Аласов, не узнавая голоса.
Прохожий подошёл вплотную, в слабом свете папиросы обозначилось его лицо.
— А, Егор Егорович… Добрый вечер, уважаемый председатель. Откуда так поздно?
После истории с добыванием машины для Аксю Аласов с Кардашевским встречался несколько раз, отношения между ними сложились добрые.
— По участкам гонял. Дело такое наше, председательское. А чем всё в школе кончилось?
— Как и положено — играми да танцами…
— Выставка отличная! За передовой агротехникой мы вон куда ездим — в краснознаменный «Эсемях». А тут, оказывается, под боком. Я бы вашу Майю Ивановну на руках носил, честное слово!
Оба засмеялись. «И я бы носил», — не без горечи подумал Аласов. То, что Кардашевский так тепло сказал о Майе, сердечно расположило Сергея к этому человеку, затурканному своими председательскими заботами.
— А что, Егор Егорович, может, заглянем ко мне в дом? Обсудим, как нам носить Майю Унарову на руках?
— Есть другой вариант — отправиться ко мне. Там сегодня рыбный пирог запланирован.
— Да здравствует пирог! — воскликнул Аласов и единым духом перемахнул через изгородь.
Конечно, мальчишество это — идти в незнакомый дом, да ночью. Но такое водилось за Аласовым: был он лёгок на подъём.
— Оксана, дорогая! Гостя тебе привёл.
— Сейчас… Я сейчас! — метнулась женщина в соседнюю комнату; голос у жены Кардашевского был певучий, низкий — очень подходящий женщине, носящей такое звучное имя. — Присаживайтесь там, и извините меня, пожалуйста.
Увидев молодую женщину, успевшую за минуту красиво причесаться, Сергей не узнал хозяйки — да она ли? Ладошка у Оксаны была нежная.
— Каждый вечер вот так допоздна. Тойон мой…
— Тойон… — кивнул Кардашевский в сторону кухни, куда ушла жена. — Слыхали, Сергей Эргисович? Моя Оксана вроде того Карла Пятого, который с богом по-испански, с друзьями по-французски, с врагами по-немецки, а с женщинами по-итальянски. Оксана о делах — по-русски, когда я ей нравлюсь, на украинскую мову переходит: «Коханий мий…» А хочет приструнить, тут пробует по-якутски вразумлять. Благо десятка два слов знает. Тойон вот…
Заглянув в комнату, где только что переодевалась Оксана, Кардашевский поманил за собой гостя. В кроватке, разметавшись среди одеялец, спал толстенный малыш. Соска-пустышка лихо торчала у него в уголке рта.
— У нас тут своя выставка, — сказал Кардашевский с плохо скрываемой гордостью. — Тоже гибрид: волосы по-якутски ёжиком, а глаза синие… Ничего себе богатырь?
На цыпочках они вышли.
— Богатырь… И в такое хорошее время родился. Будет счастливым!
— Должен быть, — подтвердил Кардашевский со всей серьёзностью; и вдруг без всякого перехода: — Там у вас сегодня собрание десятиклассников должно было состояться… насчёт нашего колхоза. Сорвалось?
Сергей понял: председателю все известно, — не за этим ли Кардашевский и зазвал его к себе?
— Не состоялось. Сочли, что несвоевременно.
— Кто же это так «счёл»?
— Ваш покорный слуга.
— Вот те раз… Быть этого не может! — Кардашевский старательно изобразил на лице удивление. Экую комедию затеял!
Аласов засмеялся. Теперь удивился Кардашевский: чего же тут весёлого? Он даже начальственно постучал мундштуком по пепельнице — будто на колхозном собрании.
— Вопрос этот, Сергей Эргисович, очень серьёзный. Поставлено на карту будущее колхоза: молодёжь рвётся в город.
— Не тому я смеюсь, что считаю вопрос пустяковым. Прошу извинить меня, — Аласов посерьёзнел. Почувствовал: от того, как сложится этот разговор, будут зависеть дальнейшие взаимоотношения с председателем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109