Толстая, в поту, она полезла подбирать. Сосин-муж зарычал: «Соберу сам…» — и сполз на пол вслед за супругой. Пропал весь эффект… Так Акулина Евстафьевна и не довела до завершения мысль: какая связь между её собственной бездарностью и «критиканами». И вот с этакой халдой ставят рядом умницу Саргылану Кустурову, обеих критикуют заодно!
«…Надо жить мирно…» Между прочим, очень похоже на твои недавние мысли. Можно сказать, что ты с этой Акулиной Евстафьевной вроде как единомышленник, такой же любитель тихого житья — чтобы былинка не надломилась и водичка не всколыхнулась… Немедленно бери слово! Тяни руку, дьявол тебя побери!
— Аласов? Очень приятно. Слово предоставляется товарищу Аласову… Давай, давай, Серёжа, а то мы тебя на педсоветах ещё и не слыхали. Свежий человек — свежий голос. Что хорошего скажешь?
— Боюсь, Фёдор Баглаевич, что не всё про хорошее получится.
— Ничего, давай как можешь.
— Я начну, товарищи, с критики доклада Тимира Ивановича…
Завуч снял очки, в упор посмотрел своими острыми глазами (интересно, зачем ему при таких глазах очки?).
— Доклад этот, товарищи, мне не понравился. И вот почему…
Они вышли из школы вместе. На скользкой дорожке, раскатанной ребятами, Аласов поддержал Нахова под локоть.
— Да, знатная банька получилась, — кряхтя, сказал тот. — Даже кости ломит. Ты меня прости, Сергей Эргисович, подпортил я тебе маленько. Возбуждаюсь, несдержан. У тебя была разумная речь, а меня опять чёрт понёс.
— Зато вам, Василий Егорович, и досталось в заключение больше других!
— Тактика! Не со всеми ругаться, а одного отбить от стада и выпороть в назидание остальным. Что же касается вас, Сергей Эргисович, то тут дело похитрее. Вы его раскритиковали, а он великодушно обошёл вас в заключительном слове, да ещё и пряник подкинул: «Мой ученик, наш воспитанник»… Знаете, что это значит в переводе на нормальный язык? Дорогой мой бывший ученик Серёжа Аласов! Ты, конечно, сегодня набедокурил немало, но мы люди не злопамятные — на первый раз можем и простить. Только ты правильно оцени нашу доброту. Сегодня мы пощадим тебя, а там уж пеняй на себя… Ясен вам перевод?
— Уж так ясен!
— Вот то-то же.
XXIII. Газета тридцать девятого года
Рёв потряс школу, будто пролетел над крышей истребитель. Фёдор Баглаевич хлопнул себя по бокам, как наседка крыльями, и выскочил во двор, на ходу надевая свою знаменитую доху с лисьим воротником.
Производственные мастерские, пристроенные к зданию школы, с недавних пор стали приютом для кружка мотористов. Возглавил его энтузиаст-колхозник, некогда первый в наслеге тракторист Алексей Ынахсытов. Было оно хоть и полезное дело, но, с директорской точки зрения, небезопасное — того гляди, сожгут школу.
Появления директора в мастерских никто не заметил — десятка два учеников, с физиономиями, весьма перепачканными, кричали, размахивали ключами и кусками ветоши, по-шамански прыгали вокруг сотрясающегося допотопного трактора. С чёрными полосами на щеках тут же стоял Аласов. Сам Ынахсытов лежал под трактором, торчали наружу только его подшитые кожей валенки.
Кубаров, поднатужившись, перекричал шабаш: рёв мотора покорно умолк. Усатый Ынахсытов вылез из-под трактора.
— Воскрешаем, Фёдор Баглаевич, сердце покойника… Не хуже тех хирургов! Слыхал ведь звук?
— Как не слыхать! Оглохнуть можно. Сергей Эргисович, хоть бы ты их в рамках приличия держал!
— А я что, — Аласов невинно пожал плечами. — Я тут рядовой курсант.
Приобняв за талию, директор повёл Аласова к выходу:
— Пойдём-ка, Серёжа, на свет, я тебе платочком копоть сотру с лица. По-отечески поухаживаю, пока ты молодой женой ещё не обзавёлся.
— Спасибо, Фёдор Баглаевич. Эк я, оказывается, перемазался…
— Рабочая грязь — дело не зазорное, А вообще хочу тебе от чистого сердца сказать: тут ты, Сергей Эргисович, настоящим молодцом себя показал. И со «следопытами», и с трактором этим. Нужно к ребятам постепенно, а не то что с ножом к горлу — полюбите колхоз немедленно!
«Вот именно», — подумал Аласов, но промолчал, не стал ничего напоминать старику.
— Между прочим, говорят, твои «следопыты» какую-то старую газетку отыскали?
— Отыскали. Письмо бывших наших учеников…
Кубаров всё не отпускал его, снизу вверх заглядывая в лицо добрыми медвежьими глазками.
— Ах, Серёжа, Серёжа, умница. А ведь что на педсовете нагородил?! Эх, молодо-зелено… И кого в зубах трепал? Учителей своих! Людей с тридцатилетним педагогическим стажем! Знаешь, Серёженька, с твоими взглядами ой-ой как трудно тебе будет! Особенно с Тимиром Ивановичем. Я-то всегда тебя и пойму и прощу. А он…
— Это что же, — Аласов высвободился из объятий. — Вроде бы предупреждение от лица руководства?
— Да что ты городишь! — директор замахал руками. — Вот нынче молодёжь обидчивая пошла! Как порох. Я ведь сердечно! Если хочешь знать, — он понизил голос до шёпота, — я его сам, Тимира-то Ивановича, порой побаиваюсь… Он, брат, у-у… серьёзная штука! Ты человек новый, всех здешних хитросплетений не знаешь… Не знаешь, а в своей речи, если хочешь начистоту, весь коллектив охаял! В точности как Нахов. Кой чёрт тебя, Серёженька, к этому крикуну тянет? Разве ты не видел, как он твоё выступление использовал — свои дрязги раздуть!
— Какие дрязги? Очень даже дельно сказал. Разве что погорячился малость.
— Между прочим, поговаривают, ты с ним водку пьёшь?
— Не буду больше, Фёдор Баглаевич.
— Чего не будешь?
— Не буду больше водку пить. Перехожу на молоко.
— Ах, Серёжа, Серёжа, ты всё-таки подумай, не шути.
— Не шучу, Фёдор Баглаевич…
Газета, о которой вспомнил Кубаров, стала в десятом классе сенсацией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109