Если что, лучше обойдём сторонкой… Вы ведь с этим Наховым, не в обиду будет сказано, Сергей Эргисович, вроде бы друзья-приятели. У Майи Унаровой вместе праздновали… В нашей маленькой деревне и дворы общие и дымы смешанные, всё известно… Да я не в укор вам, хотя, как старшая по годам, и поостерёгла бы вас… Этот Нахов ой-ой что за птица!
Аласор не удержался:
— Чем-нибудь напугал вас?
— Не напугал! Не напугал, Сергей Эргисович. Нам, слава богу, пугаться нечего. А вот слышали бы вы, что он в прошлом году на педсоветах болтал. «Иным учителям, — говорит, — свиньи дороже учеников». Это надо же! А молодой дурачок Сектяев…
— Ну и что же? И такие встречаются.
— …а дурак Сектяев начал щерить свои редкие зубы и на нас пальцем тыкать. — Акулина Евстафьевна с разбегу не сразу остановилась, но постепенно смысл замечания гостя дошёл до неё. — Как это «встречаются»?
— Я говорю, что верно Нахов подметил — есть и такие учителя. Словом, будьте здоровы.
Хозяева ничего ему не ответили. Сосин угрюмо глядел себе под ноги.
— Мы люди тихие и мирные, — сказала Акулина Евстафьевна очень внятно. — Мы, Сергей Эргисович, не враждуем с теми, кто нас не задевает. Но, говорят ведь, что и самую смирную коровку не надо дразнить, боднуть может… До свиданья, спасибо, что зашли.
До ворот Аласова никто не провожал.
XVIII. Своими руками
— Неужели ты пойдёшь? — в десятый раз начинала мама всё тот же разговор.
— Пойду, — Лире нравилось отвечать одним и тем же коротким и категорическим словечком.
— Тимир, это чудовищно! Выгнать детей на холод, в метель! Почему ты молчишь?
Отец смущённо поправлял очки.
— Надюша, неудобно это. Весь десятый класс пойдёт, и только одна наша девочка… Ведь просьба исходит от партийной организации, секретарь Бурцев приходил. Скажут: вот Пестряковы свою дочь не пустили. Между прочим, метель утихла…
— Ах, эти вечные расчёты — что подумают, что скажут… Поведёт ребят, конечно, Аласов? Этот Аласов, я смотрю, стал у тебя любимчиком.
— Ну, уж бы скажешь! С чего бы я его особенно любил? Неплохой учитель, инициативный. И только…
— Делайте как хотите. Пусть девочка обмораживается, замерзает… Меня в этом доме уже давно не слушают!
Утром Лира вместе со всеми отправилась в рейд по спасению колхозной фермы. «Орлы! На нас с надеждой смотрят все бурёнки и зорьки!» Юрча Монастырёв насмешил всех, изображая монолог дойной коровы, обращённый к комсоргу Саше Брагину: «У меня, как известно, молоко на языке, у тебя молоко на губах, о приди ко мне в Чаран…»
Такой ранней пурги старики не помнили лет пятьдесят (старики тем и замечательны, что вечно чего-то не помнят — такого разлива речки Таастах, такого лютого мороза, такого засушливого лета). Три дня мело, будто что-то в небе прорвалось, Арылах превратился в сплошной сугроб. Всё замерло под снегом, замолк тракт за сопками.
Больше всех досталось колхозным фермам. Конечно, столь ранней пурги никто не ждал, конечно, корма вовремя не подвезли, на дальней ферме Чаран скот который день стоял без клочка сена — как же иначе! Пытались послать туда машину, но она, едва выйдя за околицу, забуксовала в снегах.
Шли с шумом-гамом, не спасательный рейд, а свадебная процессия. Позади всех Аласов вёл унылого школьного мерина, незаслуженно носящего кличку Абаасы. Тяжело гружённые инструментом сани то и дело увязали в сугробах, несколько парней специально были прикомандированы к мерину и саням. Однако весёлого настроения хватило только на полдороги. Шутки и песни стали постепенно стихать, колонна всё больше растягивалась — пошагай-ка в этаких снегах! Мерин Абаасы и вовсе отстал.
Добрались до Чарана уже ясным днём. Навстречу из юрты, сверкавшей обледененными стенами, проворно выскочил старичок, бессменный чаранский скотник Хаачан. Сухонький и подвижный, с бурыми пятнами отмороженных щёк и седыми бровками, белеющими, как клочья заячьего меха, он напоминал юркого чертёнка из сказки.
Две женщины, одинаково тощие, с хмурыми лицами, появились вслед за старичком, будто его молчаливые телохранители.
— Ур-ра! — закричал Юрча Монастырёв. — Для встречи высоких гостей был выстроен почётный караул.
Однако Хаачан только внешне напоминал весёлого чёртика. На самом деле он оказался стариком сердитым и скандальным. Тех, которые раньше других добрались, старик встретил чуть ли не кулаками.
— Помогать пришли? А что же с пустыми руками? Где ваше сено? Где отруби?
— Нет у нас ни сена, ни отрубей, — отвечали ему. — Трактор только начал пробивать дорогу. Там столько снегу — едва ли и завтра пробьётся…
Ребята стояли, не в силах отдышаться после марша по сугробам, а маленький Хаачан бегал вокруг них на своих кривых ногах, хлопал себя рукавицами по бокам.
— Ай, горе мне! Ай, несчастье! Ай, председатель — обманщик! Люди — обманщики! Наш Чаран всегда обделён, всегда в конце стола. В Чаране коровки яловые, а председателю молоко нужно! Не даёшь коровка молока — подыхай без сена!
Хаачан схватил за локоть Лиру, стоявшую ближе других, и поволок её за собой. Схватил так грубо, что у девушки даже слёзы навернулись на глаза: какой ужасный старик, вот бы увидела мама!
Но вид голодного скота не мог бы не тронуть и самого чёрствого сердца. Кыбыы, загородка для сена, была словно начисто подметена, — травинки не найти. Коровы жалобно мычат — бока ввалившиеся, морды тоскливые. Одни осаждают кыбыы, другие тычутся мордами в мёрзлый навоз, пытаются просунуть голову под прясла городьбы. Только несколько дряхлых стародойных коров, равнодушные ко всему, стоят в стороне и мерно жуют жвачку. В своей многоопытности они хорошо понимают всю бесполезность суеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109