Потому ли, что глаза у молодой Стожаровой жрицы лучились злобным фиолетом? Или потому, что отсветы горящего взгляда жутковато играли на тонкоскулом личике с улыбчиво приобнаженными верхними зубами, грызущими золотистую цепочку, оплетенную вкруг головы и спущенную на лицо будто стильные, ювелирно украшенные удила? Впрочем… может быть, и потому, что на ногах у Стозванки были красивые, модные лошадиные копыта. Бледно-золотистые, мохнатые, с легким желтым крапом по щиколоткам – видимо, от Версаче.
Вы спрашиваете, почему я не бросился в объятия милой девочки? Парадокс. Сам не пойму. Казалось бы, все при ней: голубые глаза, любящее сердце, массивные молочно-белые груди, узкая талия, сребрящийся кобылий хвост грациозно опущен между гладких стройных ног…
В легком замешательстве я обернулся. Отступать некуда: позади Корчала. Старушка уже почти целиком вылезла из камня – путаясь в складках седого шлафрока, доброжелательно тянулась костлявыми ручками и похрустывала беззубыми челюстями.
– Раб! Невольник! – прохрипела она, несимметрично раззевая темную маленькую пасть. В старческой руке что-то сверкнуло: змейка! Опять старуха протягивает мне скользкое ожерелье!
– Мой… купленный… здесь доказательство… наш залог! – прошипела пожилая дама, размахивая металлической змейкой. Во дура глупая.
– Нет. Ложь. Не твой, – жестко раздалось в ответ. Гулко бухая копытами на толстой платформе, поводя неестественно налившимися бедрами, Стозванка приближалась – и пара белых хищниц, недобро нагибая морды, тронулась следом за юной жрицей.
– Он. Принадлежит. Батьке. Стожару. – Сиреневые глаза колко блеснули, и вдруг – в белых пальчиках Стозванки развилось… нежно-розовое, легкое, поникшее пушистыми кисточками… волшебный пояс полуденицы Метанки. Знакомый артефакт.
– Он. Продался. Стожару. – Стозванка улыбнулась еще эффектнее, показывая желтоватые лошадиные зубки. – И у нас. Залог. Имеется.
Вместо ответа старуха негромко заурчала, мелко тряся патлами – туча известковой перхоти распухла над водой, камень вздохнул и расселся, выпуская из себя горбатое плечистое тельце бабушки. Я вздрогнул: пенсионерка решительно поползла в атаку, загребая мутное мелководье отросшими темными когтями. Примерно так американские пехотинцы в 1944 барахтались в грязной водичке под Дюнкерком.
Они сошлись. Волна и камень, труха и плесень сшиблись лбами. Не волнуйтесь! Я успел отскочить в сторону. И получил редкий шанс на халяву насладиться зрелищным поединком озлобленных жриц.
В синем углу ринга ржала и грызла вспененные удила молодая кобылица Стозванка, чемпион Стожарья по кикбоксингу и копытному бою (тяжелый вес, серебряные копытца, тройной допинг скипидара); в кроваво-красном углу ринга тяжело скакала, отбиваясь от ревущих волков, опытная ветеранша астрального карате, легендарная Корчала. Окружающий мир мгновенно поделился на два лагеря фанатов: за Корчалу болели мухи и вороны. Они скандировали лозунги и махали плакатами: «Смерть коням!» – втайне надеясь, видимо, поживиться вскорости аппетитной свеженькой кониной. Озверевшим корчалистам противостояла менее шумная, но более сплоченная толпа голодных рыб и загодя нетрезвых раков. Потрясая шарфами и транспарантами, они мечтали о сладкой минуте, когда жуткий навар лошадиного копыта отошлет обмякшее тельце старушки на середину их родного озера.
Лично я болел за старуху. Все-таки она билась сразу с тремя противниками! Ие, бабка! Давай-давай! Фофана им, фофана в лобешник! Оле-оле-оле! Старушка отважно встретила натиск седых хищников: хлесткий удар костяной лапы – и первый волк, визгнув, наискось отлетел в воду, разматывая за собой клубочек родных внутренностей. Наша половина стадиона радостно взревела. Я кинулся обниматься с мухами и воронами.
Увы: вскоре противник перехватил инициативу. Вторая Стожарова волчица оказалась ловчее покойной коллеги: запрыгнула бедной бабке на плечи и намертво вцепилась в загривок. А тут и Стозванка подоспела: вертя взмыленным крупом, принялась наотмашь мочить старушку копытами. При этом грудастая кобыла весело повизгивала и мотала облонденной гривой, заплетенной в хитрую косицу. Бабка ушла в глухую защиту, плюясь пылью и ужимаясь в угол ринга…
Вдруг раздался приглушенный хлопок. Видать, кто-то из фанатов кинул на ринг петарду. Ах, вовсе нет! Гораздо серьезнее. Стозванка обмерла, присела на мощные задние ноги и – удивленно обернулась. Любопытное дело. Прямо в лошадином лбу – меж изумленных сиреневых глаз – появилась темная дырочка. Тридцать восьмой калибр, догадался я и вздохнул. Когда-то у нас со Стозванкою была маленькая межвидовая любовь… Прощай, кобылица молодая, в мелки кольца завитая. Так и не довелось испить чашку чая на двоих…
Стозванка еще тихо заваливалась на бок (придавливая визжащего волка) – а уже второй хлопок распорол внезапную тишину над стадионом. На этот раз удивилась старенькая Корчала. Она не успела даже наспех нацарапать завещание. Пуля была дурой. Она по-дурацки щелкнула бабушку повыше переносицы. Бабка огнисто икнула (из ушей ударило дымом) – и повалилась на спину, в мягкую воду.
Некоторое врямя над полем боя стояла тишина – только ритмичный хруст от моргания выпученных глаз ошарашенных зрителей. Наконец фанаты начали приходить в себя, свыкаясь с жестоким ударом судьбы. Вороны и мушки скорбно потянулись к остывающему телу лошедевы. Рыбки и рачки, вздыхая и давя друг друга, собрались на мелководье – проститься с новопреставленной старушкой. Напрасно. Оплакивать и кремировать было уже некого: тела волшебных жриц растаяли за полторы минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177