А хрен ли оно торчит у самой воды?
Я поплевал на ладони. От души замахнулся и – как рубану!
ДЗИНЬ! Ядовитая крошка по глазам! Искры брызнули, как скоростные гонзалесы – в разные стороны.
Вы никогда не пробовали рубить бетонный фонарный столб? А Эйфелеву башню? Пробовали? Отлично: в таком случае вы поймете. Неведомое дерево оказалось практически титановым. Топорище жестоко ударило в ладонь, вывернулось… инструмент отлетел на добрых три метра! Толстый дамбостройщик подскочил, склонился – почесал темя сквозь пышную шевелюру, поднял топор из травы и показал зазубрину на гладком черном лезвии:
– Во!
– Ядрено существо! – недобро откликнулся я. – Послушай, дядя… руби сам. А я погибать пойду. Мне с этого железного падуба желудей не видать. И с плотины твоей… ни рыбки половить, ни на гидровелосипеде покататься.
– Как же я срублю? – Толстый прораб едва не выронил топор. – Это ж… твоя собственная растения выросла! На твоих грехах вскормлена! Последняя осталась! Остальные давно порублены! А тебе все недосуг.
Подбежал, заглянул в глаза. Наступил на ногу, жестко взял за плечо:
– Если ядовитую падубу вовремя не вырубать – великий Падубовый Лес вырастет. Тогда вылезет озерный Волот-змей. И прямиком в падубову чащу. Отсидится там, падубы нажрется, яйца выкинет. Оттуда они по всей земле расползутся, гады озорные, прожорливые. А покамест он там сидит, на дне. Пока ядовитый лес не вырастет, змею нельзя вылезать из воды. На, руби.
Shit! Опять занозил руку о деревянную рукоять.
– Ишь, прорастают… – Юродивый толстяк показал пальцем под ноги. Прямо на глазах из притихшей травы самоуверенно вылезал острый, как дротик, наглый побег серо-стального цвета. Жесткий, будто стальной – и весь какой-то мокрый, в липких капельках по чешуйчатой коре.
Я обернулся и посмотрел на свое недорубленное бревно, Падолбовый лес, понимаешь… Ядрена растительность. Ща хрясну.
– Просто так не руби – не сдюжишь, – забормотал мохнатый толстяк, поспевая следом. – Сухотная падуба – не простое древо, гордое. Обиду из воздуха вдыхает, злобою людской насыщается. Вот и подсекай ее сообразно. Припоминай, кого обидел – руби, да вслух имена приговаривай. Не древеса отсекай, а грехи. Так полегче дело пойдет.
Во фигня какая! Дожили. Началась сказочно-епическая хрень, как в творчестве братвы Гримм. Час соплей. Эра милосердия, драть ее. Эпоха типа покаяния. Да мало ли кому невзначай на ногу наступишь (бутсой, али лыжей, али коньком норвежским беговым)? Упомнишь ли всякую челюсть, неловко вывернутую сгоряча в толпе соотечественников? Между тем я ведь – добрый. Ангел я. Миролюбивая милашка. Какой от меня вред, кроме сугубо экологического? Мстислав Бисеров – он ровно кошак трехцветный: удачу приносит окружающим. Смех и радость людям! Точно-точно…
Вот разве что… паренька одного с трона сверг, сделал ему изящную подставу, грациозно уронил лицом в грязь, технично развел на бабки, лишил наследства и скомпрометировал в глазах божественного руководства,
– РРРОГВОЛОДДД!!! – рявкнул я и нанес первый удар. Лезвие топора вошло как в серый пластилин. Широкий древесный пласт с чавкающим хрустом отстегнулся от ствола и шлепнулся в траву. Мгновенно скукожился и засох, как гигантская жвачка на горячем асфальте. Обнажилась желтоватая внутренность дерева в красной сетке ядовитых прожилок. А, тварь стоеросовая! Не любишь, дери тебя, когда дерут…
– Добрый кус отколупнулся! – довольно крякнул толстяк, прыгая за спиной. – Молодец! С маху половину бревна вырубил. Валяй дале.
Клевая мысль, отец. Дальше так дальше. Я как раз припомнил еще одного заочно обиженного. Покойник Всеволод, князь Властовский. Умирая, старик подарил мне моток расшитой тесемки, с помощью которого умолял разыскать его детишек-наследничков. Упс. Неловкость приконфузилась. В суете с катапультами и мельничихами я напрочь позабыл о предсмертном поручении старого князя… Триста тысяч читателей – и ни одна зараза не напомнила! Нет у вас совести!
– Тьху! – В очередной раз оплевав собственные ладони, я напрягся, размахнулся и – добавил на выдохе, лихо вонзая секирное лезвие в размякшую древесину. – ВССЕВОЛОДДД!!!
– Эх, дзинь-передзинь! – весело поддакнул топор.
– Чмок-плюх! – сказала ядовитая стоеросина, роняя существенную часть самое себя в почерневшую траву. Чихнула ядовитым дымом, и – вывалился добрый кусок рыхлой древесной мякоти. Ага, падолба сухотная! Треснула, содрогнулась, покосилась! Ловко я тебя покоцал. Одним могучим ударом – почти напрочь практически вырубил! Осталась только тоненькая засохшая корочка – всего-то в палец толщиной.
Тяжеленная громада древесного ствола удерживалась на этой щепочке каким-то чудом. Трещит, стонет, покачивается – вот-вот рухнет. Ан нет: держится, йопонская пальма! Короче: феномен. Типа чуда.
Перекидывая в руках разгоряченный топор, я обошел недорубленную падубу вокруг, прицельно щурясь и играя бровями. Ядреный сколеоз! В смысле склероз. Никак не могу вспомнить, кого ж это я еще приобидел? А? Не тебя, ушастый? Не, я серьезно… Ежели чего… ты скажи.
– Припоминай, Мстиславка! – Суетливый бородач опять забегал, сопя и тяжко подпрыгивая от нетерпения. – Самая немножка осталась!
– Язвень? Сокольник? Куруяд? – неуверенно бормотал я, напрягая склеротичную память. Кого еще я мог за эти два дня обмануть, обхитрить, обуть, обобрать, обесчестить? Старцев? Данила? Ластенька? Бесполезно: только искры да мелкие щепочки секутся из-под топора. А проклятая секвойя снова будто окаменела! Торчит, аки эстонский пограничный столб назло ядерной войне. Ядовитый сок так и хлещет из рубленой раны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177