Египтянка исчезла, не раскрыв ничего сокровенного, хотя все выступление представляло собой намек на такую возможность. Вместо нее на экране появились величественные белые павильоны в греческом и римском стиле, огромные толпы, снующие в здания и из них, как насекомые.
– Это Всемирная ярмарка, – пояснил Эдисон. – Проходила в течение шести месяцев в прошлом году – кому-нибудь из вас, джентльмены, довелось на ней побывать?
Таковых среди гостей не нашлось.
– Жаль, что вы пропустили одно из величайших зрелищ нашего времени. Изначально отцы города хотели показать миру, как возродился Чикаго после Великого пожара, но скоро стало очевидным, что невидимые силы, которые порой способствуют продвижению человечества по пути прогресса, подразумевают нечто более важное. В разгар самого страшного экономического кризиса, имевшего место в нашей стране за сорок лет, ярмарку посетили двадцать семь миллионов человек, почти половина всего населения Америки. И это событие, усилиями как нашими, так и наших конкурентов, стало самым зрелищным в человеческой истории.
По экрану проносился ошеломляющий поток образов: выставочные залы, наполненные циклопическими промышленными механизмами, динамо-машинами, гидроэлектрическими турбинами, моделями технических достижений нового золотого века науки. Здесь были станки и генераторы, словно бы сотворенные расой гигантов. Паротурбинные двигатели. Самодвижущиеся экипажи. Выставлялись на обозрение последние достижения в области железнодорожной техники и комфорта перевозок, например роскошные спальные вагоны с шелковыми занавесками и серебристыми умывальниками. В центральном зале к самому венчавшему его стальному куполу возносилась электрическая башня, осиянная сложенными из вспыхивающих лампочек словами: «СВЕТ ЭДИСОНА».
Он стоял рядом, и Дойл, глядя, как играют на лице изобретателя мелькающие тени, не мог не дивиться щедрости вдохновения, оживлявшего неуемный ум крестного отца того марша прогресса, свидетелями которого они сейчас были.
В отдельном павильоне были выставлены изобретения завтрашнего дня, которым предстоит улучшить жизнь каждого мужчины, женщины и ребенка: пылесосы, стиральные машины, холодильники. И самое удивительное: телектроскоп, зрительная трубка вроде телескопа, который после усовершенствования позволит человеку в Нью-Йорке увидеть лицо приятеля в Чикаго – так, как будто они стоят один напротив другого.
Далее пошли документальные съемки групп мужчин и женщин, собиравшихся на ступеньках перед многочисленными павильонами; над каждой высился флажок или транспарант, позволявший ее идентифицировать: «Панамериканская ассоциация коннозаводчиков», «Чикагский клуб», «Объединенный конгресс женщин».
Затем начался показ сюжета, связанного с проведением международного парламента религий: многочисленная группа представителей разных исповеданий собралась на ступеньках вокруг своего флага и транспаранта, гласившего: «Не люди, но идеи. Не материя, но разум».
Лайонел Штерн подался вперед на стуле. Пошли кадры более близкого плана: епископы, кардиналы, дьяконы, викарии, пасторы в белых воротничках плечом к плечу с раввинами. Фундаменталисты и традиционалисты вместе с реформаторами-модернистами.
– Вон! Вон мой отец! – воскликнул Лайонел Штерн, подскочив к экрану и указав на промелькнувшую угловатую фигуру. – Можно как-нибудь остановить это изображение? – Боюсь, что нет, – ответил Эдисон.
Камера продолжала скользить направо, демонстрируя лица всех собравшихся; Лайонел сосредоточенно следил за тем, как зернистое изображение Иакова переместилось к краю экрана и исчезло. Появилось множество представителей восточных народов и религий, их лица отображали богатую гамму чувств – от тихого ужаса до неприкрытой подозрительности. Таким же разнообразием отличались и их одеяния: тут были и мусульмане в чалмах, индусы в тюрбанах, буддисты в оранжевых драпировках, аскетичные конфуцианцы, копты, тибетцы, элегантные священнослужители синто, суровые православные патриархи.
Достигнув дальнего края группы, камера прекратила движение и зафиксировала кадр.
Всеобщее внимание привлекла одинокая фигура в заднем ряду. Рослый, худой, как пугало, человек в высоком цилиндре и строгом черном пастырском сюртуке приковывал к себе взгляд редким уродством. Длинные жидкие волосы рассыпались прядями по плечам, левая часть спины топорщилась горбом. Черты его лица оставались размытыми, один среди всего сообщества этот человек не стоял неподвижно, а качал головой из стороны в сторону…
Джек соскочил со стула, стремительно подбежал к экрану и внимательно пригляделся к слабому изображению. Почти сразу после этого пленка закончилась: как и вначале, на экране замелькали пятна, закорючки и пылинки. Эдисон выключил проектор, и в комнате воцарилась тишина. Джек повернулся к Дойлу: было видно, что его глаза расширились от беспокойства.
– Я должен посмотреть это снова, – сказал он.
– Но мне нужно перемотать бобину, – сказал Эдисон.
– Достаточно пленки – я просмотрю ее кадр за кадром.
– Конечно, – согласился Эдисон.
– В чем дело, Джек? – спросил Дойл, внимательно глядя на него.
Тот ничего не ответил.
Спустя несколько минут отрезок пленки был расстелен на стеклянной, освещенной снизу, панели в лаборатории Эдисона. Джек с лупой рассматривал отдельные кадры, остальные молча стояли рядом. Он искал более-менее отчетливое изображение высокого горбуна и, хотя тот пребывал в беспрерывном движении, все же нашел подходящий кадр.
И тут Джек побледнел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148