Забыла посмотреть на обертке, кто мне ее прислал.
— По-твоему, она содержит пикантные подробности?
— А по-твоему, нет?
— Возможно, содержит. Но ты теперь — замужняя женщина и можешь читать все что угодно.
— И ты не против, если я буду читать такие книги?
— Что такое книга? Средство убить время. Нет, я не против. Книга была с картинками?
— Не посмотрела.
— Не понимаю, как ты могла выбросить книгу, даже не полистав ее. Надеюсь, я не на ханже женился, а? Аделаида?
— На ханже? Нет, я не ханжа, но это не значит, что я буду читать книгу с таким названием. «Их свадебное путешествие». Фу.
— Может, ты сама напишешь книгу?
— Пожалуйста, Авраам, не говори со мной так.
— Ты боишься меня, Аделаида?
Она покачала головой.
— Нет. У тебя есть опыт.
— А ты не будешь ревновать меня к тем, кто дал мне этот опыт?
— Ты женился не на них. Ты женился на мне.
— Да. И я люблю тебя.
— А я люблю тебя. Я люблю тебя больше, чем ты меня, но ты полюбил меня достаточно, чтобы жениться. А я полюбила тебя достаточно, чтобы выйти замуж. У нас будут семья, дети, и мы все равно будем любить друг друга. Как я, так и ты.
— Ты действительно не боишься меня?
— Нет.
— Но ты не совсем уверена. О чем ты думаешь?
— Больно бывает, когда первый раз?
— Надеюсь, не будет больно.
— Вот потому и лучше, что у тебя есть опыт.
— И еще потому, что ты любишь. Когда женщина любит, то боли почти не замечает.
— Скорее б наступило завтра и мы были бы уже там.
Впервые отдавшись ему в номере отеля, она лежала с открытыми глазами, смотрела на его лицо, морщилась от первой боли, но была полна решимости пройти сквозь неизбежное испытание. Когда он от возбуждения потерял над собой контроль, она, пораженная его бурной страстью, забыла про боль. И моментально загорелась желанием повторить опыт еще до того, как он собрался с силами.
— Теперь я сумею лучше, — сказала она.
— Подожди немного, — попросил он.
Действительной неожиданностью для нее был именно взрыв страсти. Механику любви она знала, но никак не ожидала от этого хладнокровного сухопарого человека столь жадных ласк, стонов и других проявлений любовных чувств. В последний день пребывания на Ниагарском водопаде она сама испытала наслаждение, и мир для нее перевернулся; Авраам Локвуд сделался в ее глазах героем. Он стал ее Мужчиной, другого такого быть не могло.
Сначала они жили в собственном доме напротив красной кирпичной коробки, огороженной стеной. То, что Дафна Локвуд находилась в сумасшедшем доме, называвшемся также домом для душевнобольных, нельзя было скрыть от семейства Хоффнеров, но ухудшившееся состояние Роды еще хранилось в тайне. Люди со странностями встречались в каждой семье; одна из дочерей Хоффнера, например, долго не могла поправиться после первых родов. Но относительно истинной болезни Роды Локвуд Леви Хоффнера держали в неведении, так что Аврааму Локвуду пришлось самому сказать своей молодой жене о том, что Рода «не появляется в обществе». Тот, кто страдал какой-нибудь хронической болезнью вроде чахотки, считался «несчастным»; тот, у кого была не в порядке голова, — «не появлялся в обществе».
— Она вроде Дафны? — спросила Аделаида.
— Хуже. Может броситься на тебя с ножницами.
— Почему же тогда ее не отправят в больницу?
— Отправим еще.
— А что вам мешает, если она опасная?
— Моя мать. Не хочет, чтобы Рода уезжала.
— Сколько лет твоей матери?
— Пятьдесят пять или пятьдесят шесть.
— Боится одиночества?
— Думаю, да. Но Рода ненавидит ее. Она всех женщин ненавидит.
— Но не всех мужчин?
— В том-то и беда.
— Я знала одну такую в Рихтервилле. Когда у нее это началось?
— Кажется, лет десять назад.
— То же самое и у той, рихтервиллской. Примерно в том же возрасте. Пятнадцати — шестнадцати лет?
— Да.
— Таким девушкам ничем не поможешь, кроме как отправить в больницу. Но дело в том, что они и мужчин не любят. Та, о которой я говорила, сделала одному мужчине ужасную вещь.
— Какую?
— Не скажу.
— Ты так много знаешь и так мало рассказываешь.
— В этом-то все дело, Авраам. Тебе велят вести себя как леди, а насмотришься и наслушаешься такого… А спросить кого-нибудь, скажут — замолчи. Однажды мы с Сарой сидим во дворе на качелях и вдруг слышим чьи-то голоса в переулке за сараем. Пошли узнать, кто там разговаривает, и увидели мужчину, сидящего на бревне. С ним было еще двое мужчин. А девушка, о которой я тебе говорила, что-то делала этому мужчине. Средь бела дня. Я запретила Саре смотреть, но она все равно увидела. Средь бела дня. Я едва в обморок не упала.
— А констебля они не боялись?
— А чего им было бояться, когда один из них и был констебль. Это же не мальчишки. Все трое — взрослые. Тут нет ничего смешного, Авраам.
— Ты права, но как же не смеяться? Отец шести дочерей старательно оберегает их от внешнего мира, а что творится в его собственном переулке? При свете дня. В присутствии констебля.
— Это правда, что твой отец убил двух человек?
— Правда. А почему ты вдруг спрашиваешь?
— Не знаю. Думаю о нас, девчонках, и о том, что мы видели в переулке. О тебе; ты такой элегантный, изящный, а твой отец убил двух человек. Я часто обо всем этом задумываюсь. Порок существует не только в Нью-Йорке или в Европе. Он есть везде, хотя нас стараются убедить, что это не так. По-моему, его не меньше и в Шведской Гавани и в Гиббсвилле… да, и в Гиббсвилле. О Рейлроуд-стрит в Гиббсвилле мне такое рассказывали, что противно слушать. Когда у нас будут дети, мы не должны внушать им, что порок существует где угодно, только не рядом с нами. Я хочу, чтобы наши дети смотрели правде в лицо. Если наши отцы богатые, то это не значит, что мы намного лучше других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167