Но раз гостей будет немного, то с моей стороны было бы нескромно привести с собой десять-пятнадцать дружек.
— Нескромно. Ты совершенно прав. — Авраам Локвуд радовался: его сын был настолько чуток к правилам хорошего тона, что уже теперь вполне удовлетворял одному из самых существенных требований Дела.
Жених и невеста выполнили все, что требовалось церковным и светским обрядами: торжественно шествовали, стояли, кружились в вальсе, прохаживались среди сотен мужчин и женщин, здороваясь с одними, выслушивая поздравления других, перекидываясь с кем-то словцом, окликая кого-то по имени, улыбаясь тем, кого они не знали или не узнавали в лицо.
Прием приближался к концу, пошел сильный дождь, гости засуетились, забегали между навесами, а Джордж и Агнесса тем временем скрылись в особняке и переоделись в дорожные костюмы. Кто-то вдруг крикнул: «Они уезжают!»; крик этот сразу превратился в хор голосов, толпа повалила в особняк и запрудила парадную лестницу. Агнесса стояла на первой лестничной площадке и испуганно смотрела то на толпу, то на Джорджа.
— Не бойся, они нас выпустят, — заверил он.
— Где твой букет? Ты не бросила нам свой букет? — крикнул ей кто-то.
— Я не знаю, куда он девался, — сказала Агнесса мужу.
— Не имеет значения, — успокоил он ее и громко попросил: — Будьте добры, пропустите нас!
— Букет! Букет! — скандировали гости, и Агнесса впервые почувствовала, что теряет самообладание. Скопление людей, полушутливое (только полушутливое!) требование букета, растерянный вид отца, тщетно пытающегося пробиться сквозь толпу, чтобы попрощаться с дочерью, — все это оказалось ей не под силу.
— Я боюсь, — прошептала она, сжав руку мужа.
— Никто тебя не тронет, — резко сказал он. — Кинут в нас щепоть риса — и все.
— Я не могу спускаться по этой лестнице. Ни шагу не могу сделать. Выведи меня отсюда черным ходом. Пожалуйста!
— А, черт! Ну, хорошо.
У парадного подъезда стояла пара лошадей, впряженная в экипаж, на козлах которого восседал личный кучер Тома Уинна. По мысли Джорджа, этот экипаж должен был выполнять роль приманки для гостей — усыпить бдительность наиболее рьяных весельчаков и дать возможность молодым незаметно выйти из дома черным ходом и сесть в запряженную мулами санитарную повозку.
— Выйдем через кухонную дверь и — бегом к повозке, — предложил Джордж Локвуд.
Хитрость удалась: пока гости толпились и шумели в особняке, у подъезда и на газоне, молодые уже располагались на одеялах в «мясном фургоне», как окрестили повозку шахтеры. Прошла еще минута, и мулы рысцой покатили их по направлению к железнодорожному полотну — примерно в трех милях от особняка, — где стоял наготове, паровоз с прицепленным к нему вагоном, чтобы отвезти их в Моч-Чанк. Когда они добрались до железной дороги, Агнесса все еще дрожала и еле переводила дух от волнения.
— Только без истерики, — буркнул Джордж.
— Ее-то я и стараюсь побороть. Извини, но я не могла тогда выговорить ни слова.
— Это ничего. Теперь успокойся. — В вагоне, кроме них, никого не было. — Никто больше не будет к тебе приставать. Мы приедем в Моч-Чанк задолго до отправления нью-йоркского поезда и никаких знакомых там не встретим. А в Нью-Йорк прибудем раньше одиннадцати.
Когда они сели в нью-йоркский поезд, Агнесса Уинн-Локвуд облегченно вздохнула.
— Все шло хорошо до самого конца, а потом вдруг что-то со мной стряслось. И все у меня получалось не так, как нужно. Не попрощалась с дядей Томом. Не бросила гостям цветы, хотя Рут Хейгенбек очень на это рассчитывала. И потом — эта толпа и бедный папа. Ты его видел?
— Нет.
— Никогда не забуду его лица. Хочет мне улыбнуться и не может. Его так сжали со всех сторон, так затерли, что он не мог ко мне пробиться. Мама-то со мной была, помогала переодеться, а вот папа… бедняга. Я знаю, что он хотел поцеловать меня на прощание.
— Будет тебе, Агнесса. Я же не собираюсь бросать тебя в Гудзон.
— Бедный Джордж. Я бы не винила тебя, если бы и бросил.
— Не возражаешь, если я выйду покурить?
— Конечно, нет. Я и сама бы не прочь. Но ты иди, а я пока прилягу.
В гостинице им был приготовлен номер люкс. Как только они вошли, Агнесса объявила, что хочет есть.
— Да и ты, должно быть, голоден. Весь день почти ничего не ел.
— Выпьем шампанского?
— Может, не будем, а? Неприятно мне это вино. Ничего я не хочу, разве что яичницу и чай.
— Хорошо. Яичницу на двоих. Чайник. Кофейник. И бокал шампанского.
— Очень хорошо, сэр, — сказал официант. — Минут через двадцать, сэр?
Агнесса распаковала вещи, повесила одежду в платяной шкаф, а все остальное разложила по ящикам, подошла к окну и посмотрела на полуночную жизнь Геральд-сквер. Больше заняться было нечем, а ужин еще не принесли. Она сняла жакет и осталась только в блузке и юбке.
— Ну скажи что-нибудь, — попросила она мужа.
— Что бы ты хотела от меня услышать?
— Обычно мы с тобой болтаем — не остановишь.
— Обычно — да, но сейчас другая обстановка.
— Поэтому я и хочу, чтобы ты поговорил со мной.
— Она ведь и на меня действует, Агнесса. Обстановка-то.
— Ах, да. Об этом я не подумала. Не ставила себя на твое место. Эгоистично с моей стороны. Но я рада, что и ты волнуешься. Кое-что матери объясняют дочерям, но мне не приходилось слышать, чтобы они учили, как поддерживать разговор в первую брачную ночь.
— Для разговоров у нас еще будет достаточно времени.
— Все равно мне хочется поговорить. Хоть пять минут.
— Ты уже говоришь. Продолжай.
— Но ты мне не помогаешь. А вот и ужин.
Тактичный официант принес не один, а два бокала шампанского. Когда он вышел, Джордж Локвуд поднял свой бокал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167