— Конечно. Только он не привык волноваться, не умел относиться к жизни так, как относимся мы с тобой. Не привык к невзгодам, поэтому попал в беду — и сразу сломался.
— Наверно, ты прав.
— Слышишь? Часы бьют полночь.
— Ага. Сутки кончились. Наступил понедельник. Начало недели. Но не для Чэта.
— Да, не для Чэта. Для него все кончилось.
— Ну и устал же я, черт возьми.
— Спи. Не борись со сном. Спи, Джордж.
— Попробую.
Когда О'Берн накрывал его одеялом, он уже спал.
На дознании их долго не продержали и вообще обошлись с ними вежливо, поэтому Джордж удивился, когда О'Берн, выходя из муниципалитета, сказал:
— Черт! Как я рад, что мы оттуда выбрались.
— Это было легче, чем я ожидал.
О'Берн осмотрелся вокруг и сказал:
— Вот что я получил по почте во вторник, уже после смерти Чэта. В конверт были вложены и те двести долларов, что я одолжил ему в субботу. Читай.
«Нед! Все ни к чему. Даже если я и достану денег, на этом мои беды не кончатся. После позора, который я навлек на своих близких, я не смогу смотреть им в глаза. Спасибо тебе за то, что ты был настоящим и верным другом. Прощай. — Э.Ч.».
Они стояли под уличным фонарем. Прочтя записку, Джордж Локвуд вернул ее О'Берну.
— Не знаю, хранить ее или сжечь. В некотором роде это — документ, — сказал О'Берн.
— Да, но они вынесли заключение, единственно возможное по этому делу. Чэт повесился в состоянии умопомрачения — так, кажется, они это сформулировали. Ты поступил правильно, Нед. Если бы ты показал им записку, они засыпали бы тебя вопросами. Лучше дать этому делу заглохнуть.
— Да, если отец девушки будет молчать.
— Теперь уже нет смысла поднимать шум.
— А родные Чэта?
— Чикаго далеко от Нью-Брансуика. Не думаю, что он будет скандалить. Какой смысл? Если даже он приедет в Чикаго, родные Чэта ему не поверят. И в судах такие дела не разбирают.
— Жаль, что я не знаю фамилии этой девицы.
— А что бы ты сделал?
— Может, ничего бы не сделал, а все же нехорошо получилось. Представь себе: мы с тобой — единственные, кто знает, почему Чэт пошел на такой шаг.
— И слава богу. Пусть так и останется.
— Хорошо. Поклянемся? Торжественно клянусь, что я никогда не разглашу того, что знаю о смерти Энсона Чэтсуорта.
— Торжественно клянусь в том же, — сказал Джордж Локвуд.
Их верность клятве подверглась испытанию на следующий же день: обоих вызвали к профессору Риверкомбу.
— Локвуд, через несколько дней здесь будет мистер Чэтсуорт. Он потребует сведений. Считаете ли вы нужным что-либо мне сообщить?
— Нет, сэр.
— Совсем ничего? Я уверен, что вы знаете больше того, что показали на дознании.
— Почему вы так уверены, сэр?
— Не отвечайте мне вопросом на вопрос. Вы же знаете, почему Энсон покончил с собой.
— Мне нечего сказать, сэр.
— Что ж, угрожать я не собираюсь. Но на дознании вы принесли присягу.
— Они просили меня рассказать лишь то, что я видел.
— И говорить всю правду, только правду и так далее. Вы уклоняетесь от ответа, Локвуд.
— Вы можете иметь свое мнение, сэр. Но меня не было здесь все воскресенье. Я уезжал в Лебанон, штат Пенсильвания. Последний раз я видел Чэтсуорта в пятницу.
— Не начинайте доказывать свое алиби, Локвуд. Я ведь хочу лишь знать, можете ли вы сообщить семье Чэтсуорта что-либо утешительное.
— Нет, сэр, не могу.
— Из этого следует, что нечто неутешительное вы могли бы сказать. Ну, ладно. Можете идти.
— Благодарю вас, профессор. — Джордж Локвуд встал и направился к выходу.
— Локвуд, — остановил его Риверкомб.
— Сэр?
— На прошлой неделе у меня был один посетитель. Из Нью-Брансуика.
— Да, сэр? Из Рутжерса?
— Вы же знаете, что не из Рутжерса. Очень приличный человек. Рабочий. И приезжал он сюда на свои деньги. Он сказал, что хотел видеть Чэтсуорта. И даже сообщил мне зачем.
— Сообщил?
— Да. Я хочу, чтобы вы и О'Берн знали, что, когда сюда приедет мистер Чэтсуорт, я расскажу ему об этом посетителе; все дальнейшее будет зависеть от мистера Чэтсуорта. Никакой официальной позиции мы в этом деле занимать не намерены. Чэтсуорта нет в живых. Но я хочу сказать вам с О'Берном, что лично я — в данном случае я говорю неофициально, от своего имени — не могу не восхищаться вашей верностью другу. Желаю вам оставаться такими и впредь, когда покинете Принстон.
— Попытаюсь, сэр. Благодарю вас.
Джордж Локвуд и Нед О'Берн сопоставили сказанное профессором Риверкомбом. Выяснилось, что обе беседы были почти одинаковы.
— Я спросил у него фамилию того человека из Нью-Брансуика, — сказал О'Берн.
— И что?
— Он ответил, что это не мое дело. По-моему, он прав.
— У меня нет желания ее знать.
— Да и у меня теперь нет.

Смерть Энсона Чэтсуорта отвлекла молодых влюбленных от неприятных воспоминаний о размолвке Джорджа с судьей. Лали была исполнена сочувствия и выражала его горячо, даже, пожалуй, чрезмерно: в письмах, которые она присылала ему по три раза в неделю в течение двух недель после самоубийства Чэта, она не упоминала ни об отце, ни о брате, ни о своих переживаниях, вызванных вспышкой отца. Вместо этого она писала о грустных чувствах, навеваемых смертью, о мистике самоубийства, о приближении весны, новой жизни и новых надежд. Первое такое письмо его обрадовало, но остальные показались надуманными, неискренними, продиктованными расчетом, и Джордж целых пять дней не мог заставить себя ответить ей. Встревоженная его молчанием, она решилась послать ему телеграмму:
ОБЕСПОКОЕНА ОТСУТСТВИЕМ ПИСЕМ НАДЕЮСЬ ВСЕ ХОРОШО ЦЕЛУЮ.
Он показал телеграмму О'Берну и объяснил ситуацию. О'Берн покрутил головой.
— Извини, Джордж. Я не хочу ничего говорить.
— Я не прошу совета, — сказал Джордж Локвуд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167