Итальянские плотники, работавшие у Локвуда, носили под кожаными фартуками жилеты, брюки, шелковые рубашки, крахмальные воротнички и галстуки. Как только остальные рабочие разъехались, они перешли в комнату, предназначавшуюся для кабинета Джорджа Локвуда. И хотя они работали в доме одни, дверь комнаты всегда была на запоре — никого, кроме самого хозяина, итальянцы в нее не пускали.
Когда Брэкенридж и его рабочие уезжали, в этой комнате уже был сооружен большой камин, рядом с которым находилась большая дверь стенного шкафа. Брэкенридж предлагал для шкафа другое место, но Локвуд не согласился и настоял на своем. Теперь итальянцы сняли дверь, выпилили в шкафу пол и потолок и соорудили винтовую лестницу, которая начиналась в шкафу спальни Джорджа Локвуда — прямо над его кабинетом — и вела вниз, в подвал. Это позволяло Локвуду спускаться из спальни в подвал, минуя парадную и черную лестницу, и, если ему потребовалось бы, таким же манером переходить незаметно из спальни в кабинет. Стенной шкаф в спальне (Брэкенридж удивлялся его огромным размерам) теперь стал меньше, так как итальянцы перегородили его панелью. Эта панель, вставленная в пазы, могла быть поднята вверх, и тогда открывался доступ к потайной лестнице. Дверь шкафа в кабинете была заменена такой же панелью, выкрашенной в один цвет со стеной. Это была по-прежнему дверь, только держалась она теперь на невидимых петлях и открывалась нажатием на пружину, скрытую под резной фигуркой. Дверь не могла открыться от случайного прикосновения или удара по фигурке: чтобы высвободить пружину, требовалось сначала повернуть эту фигурку, как дверную ручку, и потом с силой толкнуть вперед. Достаточно было нескольких капель машинного масла в год, чтобы механизм действовал исправно столько времени, сколько простоит дом; дом же, по расчетам Джорджа Локвуда, должен был простоять двести лет.
В подвале потайная лестница упиралась в скользящую панель, подобную той, что была в спальне. Как и в спальне, панель в подвале одновременно служила задней стенкой шкафа, который, согласно проекту, предназначался для хранения старой корреспонденции, оплаченных счетов, аннулированных чеков и прочих бумаг.
Наслушавшись вдоволь похвал своему искусству, положив в карман чеки, итальянцы дали обет молчания, перекрестились, весело попрощались с Джорджем Локвудом за руку и уехали обратно в Нью-Йорк. Теперь дом был уже почти готов для показа Джеральдине Локвуд.
Джордж Локвуд в последний раз — это было во второй половине дня в октябре 1926 года — окинул взглядом дом, гараж на четыре автомобиля, газон. В половине пятого он не спеша сел в свой маленький двухместный «паккард» и подъехал к железным воротам, заменявшим теперь тесовые. Диген, временный сторож из сыскного бюро, открыл ворота.
— Доброй ночи, мистер Локвуд. До утра.
— Утром, Диген, я вас не увижу, — возразил Джордж Локвуд. — Завтра я поздно встану.
— Считаю это хорошим знаком. Что, все уже в порядке?
— Теперь слово за миссис Локвуд.
— Ну, что тут скажешь? Глаз радуется. В жизни никогда не видывал такого красивого здания. Вот дом так дом. Прямо дворец. Вы вправе гордиться, мистер Локвуд, истинное слово.
— Спасибо, Диген. Доброй ночи.
— Такое только в мечтах увидишь, — сказал Диген. — Еще раз доброй ночи, сэр.
Были уже сумерки, когда Джордж Локвуд подъехал к старому дому в Шведской Гавани, где он родился. Это было простое квадратное здание из красного кирпича, как-то неожиданно выраставшее посреди квадратного газона. Локвуд поставил машину в конюшне, где уже не держали лошадей, и, обогнув дом, вошел через парадную дверь.
На шум его шагов из кухни появилась Мэй Фриз.
— Какие новости, Мэй?
— Никаких, сэр. Никто не звонил, писем тоже не было.
— Значит, ничего не было.
— Только газеты. Куда вам подать чай?
— В кабинет. Не найдется ли у нас торта?
— Осталось немного бисквита, который вы ели вчера с мороженым.
— Вот и хорошо. Принесите мне бисквит вместо гренков.
— Бисквит вместо гренков с маслом?
— Да, Май. Бисквит вместо гренков с маслом. Сегодня я не хочу гренков с маслом. Буду есть вчерашний бисквит.
— Значит, бисквит, — сказала Мэй, уходя.
Джордж Локвуд поднялся к себе, вымыл лицо и руки, снял пиджак, надел вельветовую куртку и старые лакированные шлепанцы. Мэй принесла на подносе чай и поставила перед ним на письменном столе.
— А почта-то все же была. Вот четыре письма, — сказала она. — Маргарет вынула их из ящика, пока я прибиралась на третьем этаже. Могла бы, по крайней мере, сказать.
— Да уж, по крайней мере, могла бы сказать, — согласился Локвуд.
— Бисквит-то почерствел немножко. Когда долго стоит, всегда черствеет.
— А я такой люблю. Не люблю, когда он как резина.
— Постоит еще день — совсем испортится.
— А он не будет больше стоять. Я его сейчас съем.
— Как вы можете столько есть и не толстеть?
— Двигаюсь много. Все время занят.
— Это правда. Как новый дом?
— Готов. Поэтому я и ем бисквит.
— Готов? Совсем?
— Совсем. Теперь им займется миссис Локвуд.
— Когда вы повезете нас смотреть? Я хочу сказать: нас с Маргарет.
— В свое время.
— Знаете, что я слышала? Впрочем, не я, а Маргарет. Это она мне рассказала.
— Что же она слышала и любезно рассказала вам?
— Уж не знаю, правда ли, нет ли.
— Не будете же вы пересказывать мне неправду.
— Говорят, будто одна сторона дома присела.
— Присела? То есть осела?
— Вы еще не переехали, а уже пошли слухи. Дайте вспомнить, что еще говорили. Ах, да! Будто вы решили отдать свой старый дом под больницу.
— Вы умеете хранить тайну?
— Конечно.
— Так вот:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167