– спросила она. Ровным, настороженным голосом.
– Я тебя люблю.
Последовала пауза, которая тянулась и тянулась, словно бесконечная ковровая дорожка.
– Но… – Она издала легкий смешок, почти не нарушивший тишину, а потом умолкла.
– Я отдаю себе отчет в своих чувствах, – сказала я.
Паула вышла из-за моего кресла; я всегда сидела в кривоногом мягком кресле с высокой спинкой, в котором, подумала я тогда, мне уже едва ли придется сидеть когда-нибудь. Она прошлась по комнате, а потом присела на край стола.
– И когда ты это поняла?
– Не знаю.
– Тем вечером, когда мы шли на концерт?
– Раньше.
– Понятно.
Как бесстрастно она держалась. Мне казалось, что я в приемной у врача.
– Я все время думаю о тебе, – сказала я. – Со мной такое впервые. Большую часть времени я просто не соображаю, что делаю.
Она не ответила. Дождь барабанил по окну. Я совсем поникла духом.
Потом она сказала:
– И что ты собираешься делать?
Сердце прыгнуло у меня в груди и бешено забилось, исполненное ужаса, волнения и, наконец, отчаяния. Я молча смотрела на нее.
– Наверное, нам следует прекратить общение.
– Паула, пожалуйста!
– Хорошо, – сказала она с еле заметной, почти неуловимой улыбкой. – Но мне лучше не видеться с тобой несколько дней.
Я сказала себе, что несколько дней ничего не значат.
– Ты несколько ошарашила меня. Мне нужно время, чтобы подумать.
– Прости.
– Не извиняйся.
Я поставила на столик свою чашку кофе и встала.
– Тогда я пойду.
– Да. Увидимся в пятницу, Фредди.
Был понедельник.
Я пошла вверх по лестнице, ликуя от сознания, что поставила на карту все, и цепенея от сознания, что могу все потерять.
Вторник, среда и четверг прошли. Я жила без мыслей, без чувств – как заводная кукла. В пятницу я приготовилась к худшему.
Я постучала. Казалось, прошла вечность, прежде чем Паула открыла дверь. Она улыбалась, немножко нервно.
– Входи, – сказала она.
Я снова села в мягкое кресло с высокой спинкой.
Она встала за ним и положила ладони мне на лоб. Время остановилось.
Я поняла, что счастье – это состояние полного покоя. Никаких тебе исканий, никакой потребности занять свое время. Мгновения бесконечны, дни подобны безбрежным океанам. Комната, в которой ты сидишь со своей возлюбленной, становится вселенной.
И я поняла, что об этом не говорят вслух. Просто нет такой необходимости. И у вас нет слов. Вы в силах произносить лишь одну фразу. И на самом деле должны повторять снова и снова. Ее от вас требуют, она рвется из вас. И всякий раз выливается в торжествующий крик, в нежность, потрясающую вас до глубины души, в акт полного подчинения. Вы должны повторять ее снова и снова. Но слова обжигают.
Состояние покоя? Я поняла, что любовь – ураган. Любовь – такая мука, что непонятно, как рассудок выдерживает. Это дыба, это бездна. Я говорю о любви взаимной.
Так где же покой? В самом сердце любви. И порой вы пребываете в самом сердце любви, а иногда вас подхватывает ураган.
Глава двадцать третья
Мы находимся недалеко от Любека – над крохотной территорией Рейха, до сих пор удерживаемой войсками Дёница, – когда мотор «бюкера» снова начинает кашлять.
Стрелка топливного расходомера стоит на нуле. Причем уже довольно давно.
Я сбрасываю скорость и опускаю закрылки. Двигатель глохнет на высоте трех метров. Самолет тряско прыгает по земле.
Мы совершили посадку на небольшой вересковой пустоши. Я помогаю генералу выбраться из кабины и иду заглянуть в топливный бак. Там пусто, дальше некуда.
– Что ж, – говорит генерал, – полагаю, нам придется добираться пешком.
– Вы можете идти?
– Я не могу остаться здесь.
– Там дорога, – говорю я. – Метрах в пятистах отсюда.
– Да, вижу. В Любеке размещается региональный штаб военно-воздушных сил. Если мы доберемся дотуда, нам помогут с транспортом до Плена.
Он явно исполнен решимости увидеться с Дёницем во что бы то ни стало.
Я направляюсь в сторону дороги, но потом резко останавливаюсь, когда краем глаза вижу, как он вынимает из кобуры пистолет.
Он щелкает предохранителем и целится в двигатель «бюкера».
– Нет! – выкрикиваю я.
Он опускает пистолет и удивленно смотрит на меня.
– Пожалуйста, не надо!
– Я буду делать то, что считаю нужным. Это собственность военно-воздушных сил.
– Он так далеко завез нас. – Я сознаю, насколько нелепо звучат мои слова в свете последних событий. Но я ненавижу всякое бессмысленное разрушение. И я ненавижу неблагодарность. – Он вывез нас из Берлина.
– Сентиментальная чушь. Я не собираюсь оставлять самолет врагу.
– Но это же не стратегический бомбардировщик.
– Неважно. Это боевая техника.
– Генерал, война закончилась.
– Фельдмаршал. И возможно, она закончилась для вас, – говорит он.
– Вчера вы тоже считали войну законченной. Вы говорили, что не имеет смысла покидать бункер.
Ох и злится же он на меня. Потом что-то переключается у него в мозгу, как часто случалось на моих глазах последние пять дней: словно некий центр тяжести перемещается из одной части сознания в другую; он снова поднимает пистолет и дважды стреляет по шинам «бюкера». Компромисс, приемлемый для нас обоих.
Мы направляемся к дороге. Далеко впереди мы видим дым, который висит над Любеком после последнего налета британской авиации.
Мы идем по пустоши молча. Генералу, с трудом передвигающемуся на костылях, не до разговоров. Что ж, я ничего не имею против молчания.
– Я получила еще одно письмо из муниципалитета, – однажды утром сказала Паула.
Я не хотела разговаривать о письмах из муниципалитета. Оставалось еще полчаса до завтрака и ухода на работу. Бесценные полчаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139