– Я мало чего видела. Мы много работали.
– Не сомневаюсь. Вряд ли они отправили тебя туда просто повеселиться. – Он помолчал. – Это стратегически важная позиция.
– Финляндия?
– Я полагал, ты это понимаешь.
Мне это не приходило в голову. На самом деле я не вполне поняла, о чем он говорит. Но он поколебал мою уверенность, причем намеренно.
Я положила на стол конверт.
– Что это? – спросил он.
Он вскрыл конверт. В нем лежал чек, выписанный на счет моего банка в Дармштадте.
– Я обещала, что верну деньги, потраченные на мое обучение, когда начну работать, – сказала я.
Отец недоверчиво посмотрел на меня:
– И это?…
Я сразу осознала свою ошибку. Но упрямо сказала:
– Теперь я хорошо зарабатываю и могу позволить себе…
– Ты явилась сюда, чтобы оскорбить меня? – осведомился он.
Возможно. Я сама не знала. Да и плевать хотела, поскольку вдруг разозлилась.
– Как ты могла подумать, что я приму от тебя деньги?
– Отец, я действительно хотела вернуть тебе долг!
– Я тебе не позволю. Каждый отец обязан обеспечивать своих детей.
– В таком случае почему ты всегда говорил, что зря тратишь на меня деньги?
– Каждый отец вправе возлагать на своих детей определенные надежды.
– Ты всегда мешал мне поступать правильно! – выкрикнула я.
– Ты невыносима, – холодно сказал он. – Ты даже не в состоянии держать себя в руках.
Он взял чек своими сильными пальцами и разорвал его.
– Мне не нужны твои деньги, – сказал он. – Я бы не принял их в любом случае, но могу добавить, что мне также не нравится их источник.
Начальником штеттинской авиашколы был полковник с худым, покрытым шрамами лицом и с моноклем в глазу.
– Министерство в мудрости своей зарезервировало для вас место на курсе, – сказал он по моем прибытии. – Я не вправе оспаривать решения министерства, но плохо представляю себе, как вы справитесь. Какой у вас опыт по части пилотирования?
Я рассказала. Он выслушал меня с плохо скрываемым раздражением.
– Ладно, посмотрим, как у вас пойдут дела, – сказал он. – Честно говоря, я не вижу смысла обучать женщин пилотированию, не говоря уже о пилотировании таких самолетов, как у нас. – Он показал за окно, на выруливающий на взлетную полосу громоздкий трехмоторный гигант, мгновенно узнаваемый по низко посаженным широким крыльям, гофрированной металлической обшивке и отдаленному сходству с быком.
– Это «Юнкерс-пятьдесят два», полковник.
– Хм-м… да. Впрочем, «юнкере» легко отличить от других машин. Позвольте мне заметить, что пилотирование пассажирского самолета не имеет ничего общего с управлением двухместным «клеймом». Или планером.
– Я знаю, герр полковник.
– Действительно? – Он пристально смотрел на меня с явной целью привести в замешательство. Хотя он сидел за столом, а я стояла, мне казалось, что я пигмей рядом с ним.
– Мы не собираемся делать вам никаких скидок, – внезапно пролаял он. – К вам будут относиться точно так же, как к мужчинам.
– Благодарю вас. Именно этого я и хочу.
– Неужели? В нашей школе соблюдается военная дисциплина. Вы это понимаете?
– Так точно, герр полковник.
– Вы понимаете, что это значит?
– Простите, герр полковник?
– Это значит, прежде всего муштровка. По-вашему, вы способны выдержать муштровку!
– Постараюсь, герр полковник.
Начальник авиашколы внимательно рассматривал меня. Он явно не понимал, за какие грехи ему послано такое наказание.
– Хорошо, – сказал он, поднимаясь. Он протянул неприятно длинную руку в безупречно чистом сером рукаве и нажал на кнопку звонка на своем столе. Потом сказал: – Вас проводят в вашу комнату. Мы вынуждены разместить вас в здании на другом краю аэродрома, не в мужские же казармы вас селить. Я искренне надеюсь, что вы не станете нарушать дисциплину. А если нарушите хоть раз, фройляйн, вы вылетите отсюда прежде, чем успеете понять, что произошло. Это я вам обещаю.
Дневальный отвел меня в мою комнату и прошелся по ней, показывая мне, как раздвигаются занавески и выдвигаются ящики; когда он ушел, я развернула форму, лежавшую на постели. Это была простая солдатская форма, на вид очень большая.
Я приложила штаны к себе. В поясе они были в два раза шире моей талии, а штанины стелились по полу.
Я снова разыскала дневального и объяснила, что форма мне велика и мне нужна форма меньшего размера.
Он безучастно посмотрел на меня и сказал:
– Вам выдали эту форму.
– Да, но она мне велика.
– Но вам выдали именно эту.
– Но она мне очень велика. Я не могу ее носить.
– Но вам выдали ее, – сказал он. – Другой нет. Это ваша форма.
– Все ясно, – сказала я. – Спасибо.
Я вернулась в комнату и надела форму. Гимнастерка висела на моих плечах, словно палатка, а штаны просто сразу свалились.
Я обдумала ситуацию. Теоретически форму можно ушить, но у меня нет ниток с иголкой, я не умею шить и в любом случае у меня нет времени.
Часом позже я явилась на вводный инструктаж в штанах, перехваченных на поясе кожаным ремнем от чемодана, в заправленной в штаны гимнастерке, безобразно пузырившейся вокруг моих бедер, с закатанными на треть длины рукавами, обхватывавшими мои кисти подобием толстых тряпичных пышек, и с заправленными в ботинки штанинами, которые, к счастью, свободно поместились в ботинки, тоже огромного размера.
Когда я вошла в аудиторию, воцарилось гробовое молчание. Потом раздался взрыв дикого хохота.
Инструктор свирепым взглядом призвал всех к порядку, потом повернулся ко мне, явно не веря своим глазам, и знаком велел мне сесть.
Мы встали в пять утра и в шесть приступили к физзарядке. С этим у меня никогда не было проблем. Я бегала, прыгала и легко перемахивала через «коня».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139