В департаментских кулуарах.
– Департаментские кулуары славятся своими сплетнями.
– Эти нет. Они славятся своей осведомленностью. События быстро развиваются, Дитер. Ты знаешь, на чьей ты стороне?
– Разумеется, я предан Гитлеру.
Вольфганг насмешливо осклабился.
– А ты знаешь, на чьей стороне он? А сам он знает, на чьей он стороне?
Мне показалось, что Дитер сейчас ударит Вольфганга, но тут подошел официант. Мы все заказали свинину с красной капустой, только чтобы отделаться.
– Все уладится, – сказал Дитер. – Он решит проблему.
– Он решит, поскольку должен решить, но ничего не уладится. Ни армия, ни штурмовики не отступят. А Гинденбургу уже недолго осталось.
Дитер резко вскинул голову. Он кипел злобой.
– В твоем департаменте действительно широко осведомлены.
– Да, действительно.
– Должен признаться, я не понимаю, какое значение имеет состояние здоровья президента.
Мимо прошел буфетчик с бутылкой вина, и Вольфганг понизил голос:
– Гитлер хочет занять пост президента.
Дитер уставился на него.
– Он хочет объединить президентство с канцлерством, – сказал Вольфганг. – Тогда он получит абсолютную власть, никак не ограниченную конституцией. А для этого ему необходима поддержка армии.
– Это чепуха, и это предательство. Верность товарищам по партии для Гитлера важнее, чем желание заручиться поддержкой армии. Он никогда не пойдет на такое.
– Подумай над моими словами, – сказал Вольфганг.
– И что, по-твоему, произойдет? – спросила я.
– Он выступит против штурмовиков, старые они товарищи или нет Революционное краснобайство – сплошное вранье. Наш лидер – типичный буржуа.
– Ах ты ублюдок, – сказал Дитер.
Официант принес наш заказ, и потом весь вечер мы старательно говорили на другие темы, поскольку хотели остаться друзьями.
Я все еще находилась в Берлине, когда это произошло. В предшествующие дни слухи множились, и эсэсовцы в черных мундирах маршировали и проезжали в битком набитых грузовиках по улицам.
Однажды в пятницу днем я шла по Александер-плац, когда мимо меня пробежала группа штурмовиков с растрепанными волосами и дикими глазами. Через несколько минут я увидела толпу штурмовиков, медленно втекавшую в казармы. В тот день все они получили месячный отпуск.
Расстрелы начались той же ночью. В роли палачей выступали эсэсовцы и полиция. Армия оставалась в стороне.
Они взяли всех командиров штурмовых отрядов. На баварском курорте они взяли лидера движения, Рема (по слухам, находившегося в постели с мальчиком), и расстреляли его, когда он отказался застрелиться. Они расстреливали старых служак, полных энтузиазма мальчишек, заигравшихся политиков и людей, которые не представляли для них никакой опасности, но, вероятно, видевших что-то такое, чего видеть не следовало.
В понедельник расстрелы прекратились, и наступило душное, тягостное затишье.
В наступившем затишье я поехала поездом обратно в Дармштадт. По дороге к ангарам я увидела Дитера. Он стоял, опершись об изгородь, и смотрел в пустоту невидящим взглядом.
Он повернулся ко мне. У него было серое лицо.
Однажды вечером я поехала во Франкфурт и села в автобус, идущий к зоопарку.
Там собралась половина Франкфурта. Я протискивалась и проталкивалась через толпы детишек, глазевших на обезьян, к птичьему вольеру. В тот теплый осенний день запах зоопарка чувствовался особенно сильно: запах старой шкуры, блох и тоски.
В первой клетке сидели попугаи, яростно вцепившись когтями в прутья решетки и сверкая ониксовыми глазами. В следующей спали на насестах какие-то комочки перьев. Я не нашла Уби. Я не обнаружила никаких признаков его присутствия.
Пробравшись между мусорными баками и грудой табличек «По газонам не ходить», я прошла по дорожке и постучала в дверь с надписью «Администрация».
Мне открыла женщина в очках с толстыми стеклами и спросила, что мне угодно. Я сказала, что хочу видеть смотрителя или его помощника. Она ответила, что это невозможно. Я сказала, что не имею возможности приезжать во Франкфурт часто, что я недавно передала в дар зоопарку птицу и хочу справиться о ее самочувствии. Она сказала, что зоопарк получает много нежелательных даров. Я сказала, что вряд ли они часто получают в дар южноамериканских грифов.
Женщина смерила меня холодным взглядом и ушла, потом вернулась и позволила мне войти.
Мы прошли по коридору в комнату с зарешеченным окном, где стоял стол, заваленный гранками какой-то книги, а за столом сидел на табурете пожилой мужчина в мятом синем костюме и правил гранки. Он извинился, что меня заставили ждать.
– У нас очень маленький штат служащих, – сказал он. – Стоит только появиться хорошему практиканту, как его сразу же забирают на военный завод. К счастью, я скоро ухожу на пенсию. Не знаю, что тут будет после моего ухода. Надеюсь, кто-нибудь будет следить за тем, чтобы бедных зверушек кормили. Чем могу быть полезен?
– Я работаю в Исследовательском институте планеризма. Мы посылали вам южноамериканского грифа. Мне бы хотелось его увидеть.
– Ах, гриф, – сказал мужчина и немного помолчал. Он сидел на своем табурете, прислушиваясь. Снаружи доносились душераздирающие визги и вопли. – Очень сожалею, но ваш гриф умер.
Я сидела неподвижно. В солнечных лучах, пробивающихся сквозь решетку окна, плясали золотые пылинки. Странно, что известие о смерти грифа так потрясло меня.
– А от чего он умер? – спросила я. – От старости?
– О нет. Это была молодая птица. Никаких явных признаков болезни не наблюдалось. Просто некоторые птицы не живут в неволе.
– Нам не следовало ловить его, – сказала я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139