Он заглянул в мою медкарту и двинулся прочь.
– Доктор, – сказала я.
Он оглянулся, раздраженный.
– Вы хотите, чтобы я называла вас «доктор», обращаясь к вам?
– Конечно. Это мое звание.
– Мое звание – капитан, – сказала я.
На время восстановительного периода я поселилась в домике на склоне горы, где никто бы не докучал мне.
В общем, мне действительно никто не докучал. Деревенские жители поглядывали на меня с любопытством, но вежливо сторонились незнакомки, которая, по словам почтальона, занималась какими-то странными вещами. Гостей я постепенно отвадила: я говорила, что для восстановления функций мозга мне требуется полное уединение, и в конце концов даже мерзкий герр Менке с отрядом своих вымуштрованных мальчиков оставил меня в покое. Единственным человеком, регулярно наведывавшимся ко мне, была Гретл, жена живущего по соседству фермера, которая по договоренности каждый день приносила мне горячий обед. Зачастую она приносила мне и завтрак: пару домашних булочек, накрытых салфеткой, и кусок крестьянского масла на блюдце. Я наливала ей чашку кофе (я привезла с собой большую коробку настоящего кофе, больше мне нечем было угостить добрую женщину), и мы сидели вместе за обшарпанным кухонным столом и смотрели на долину.
Гретл любила поговорить. Она рассказывала о своей жизни, прожитой на зависть тихо и достойно, и о деревне. Она приходилась матерью, теткой или бабушкой доброй трети местных жителей. Людей недобрых и нечестных она видела насквозь. О герре Менке она выразилась так: «Когда снимаешь сливки, рано или поздно на поверхности остается никудышное молоко».
Гретл рассказывала мне о деревенских жителях, а деревенским жителям обо мне. Что именно она рассказала обо мне, я не знаю, но они вполне удовлетворили свое любопытство.
Я утратила способность удерживать равновесие. Порой мне стоило великих трудов просто пересечь комнату.
Чтобы восстановить функции вестибулярного аппарата, я каждое утро поднималась по лестнице, ведущей на крышу дома.
Он стоял на крутом склоне горы, спускавшемся в лесистую долину, за которой вздымалась следующая горная гряда. По утрам долину окутывал туман. Из долины к домику вела коричневая тропинка, которая тянулась до самого гребня гряды и спускалась в соседнюю долину, Пазебуль. За грядой вздымалась высокая, покрытая снегом гора, которую местные жители называли Дедушка; иногда казалось, что она находится на расстоянии многих миль отсюда, а в иные разы мнилось, что до нее можно запросто дойти во время полуденной прогулки.
К фасадной стене домика была пристроена каменная лестница, поднимавшаяся до самого конькового бруса и сложенная из серых плит, толстых и гладких. Они походили на тюленей. Покрытые инеем и предательски скользкие ранним утром, под солнечными лучами они уже через час становились сухими и теплыми. С наружной стороны лестницы тянулись железные перила.
В первое утро я долго стояла у нижней ступеньки, чувствуя дрожь в коленях. Потом, словно ступая в лодку, схватилась правой рукой за перила и одновременно поставила правую ногу на нижнюю ступеньку. Потом подтянула левую.
Смешно, но я уже начинала задыхаться.
На второй ступеньке я безо всяких видимых причин ощутила, будто у меня вихляет правая лодыжка.
На третью ступеньку я поднялась с великим трудом. Теперь вихляли обе лодыжки, колени тряслись и в голове послышался знакомый барабанный бой. Я остро ощущала открытое пространство вокруг. Я не смела о нем думать. Стоило мне подумать, и оно бы закачалось, закружилось.
Держась за перила, я шагнула на четвертую ступеньку и одновременно сделала глубокий вдох. Это помогло.
Но потом я оказалась в отчаянном положении.
Я находилась на жуткой высоте и еле держалась на ногах. Я стояла на крохотном каменном пятачке, судорожно цепляясь за перила, со всех сторон, сверху и снизу окруженная бесконечным пространством. Тщетно я говорила себе, что нахожусь всего в метре над землей. Чувствительный, расстроенный механизм моего среднего уха истошно кричал другое.
Чем дольше я стояла там, тем безнадежней теряла ощущение реальности. Я закрыла глаза. Под веками все кружилось и плыло.
Открыв глаза, я заметила круглые, похожие на зерна жемчуга почки плюща, увивавшего стены домика. Я зафиксировала их малой частью своего сознания, сохранившей способность верно воспринимать действительность. Но все остальное сознание отказывалось наблюдать и рассуждать логически. Оно кричало, что земля внизу ходит ходуном, словно штормовое море, что дом раскачивается, словно мачта пляшущего на волнах корабля, и что я, балансирующая на самой верхушке мачты, вот-вот упаду на колеблющиеся луга.
Герр Менке был невысоким мужчиной с гнусавым голосом, рыжеватыми волосами и зелеными глазами, похожими на маленькие камешки.
Он заявился ко мне на второй вечер и спросил, нет ли у меня старых газет для «его мальчиков». В конце той недели во всех школах по стране проводился ежемесячный сбор макулатуры; как школьный учитель, герр Менке в свободное время руководил местной группой активистов. У них лучшие показатели в районе, сказал он, а в прошлом году они заняли второе место по сбору пожертвований в Зимний фонд.
Я сказала, что газет у меня нет. Он сказал, что все равно пришлет ко мне своих мальчиков – вдруг я найду что-нибудь в чулане, – а потом заговорил о параде, назначенном на четвертое воскресенье поста. Он хотел, чтобы я на нем присутствовала и произнесла речь. Я отказалась.
Он был раздосадован, но постарался скрыть свое недовольство. Он выразил надежду на мое скорое выздоровление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139