Император построил новый дворец, по проекту Шпеера. Огромный и похожий на склеп. Повсюду висели гобелены с изображением жеребцов. Я и не знала, что наш вождь любитель лошадей. Сидел ли он когда-нибудь в седле? Да быть такого не может. Невзрачный человечек, похожий на железнодорожного чиновника, со сложенными на причинном месте руками. Мог ли он довериться чуждой и пылкой природе коня?
Там и сям на стенах зеленели пятна. Плесень. Он въехал сюда в спешке, он требовал, чтобы дворец был достроен к определенной дате. Даты имели огромное значение, они являлись частью магии. Была годовщина его пришествия к власти или что-нибудь вроде этого. Увы, время, необходимое для просыхания штукатурки, течет по земным законам и неподвластно магии.
Что происходит, когда реальность вступает в конфликт с магией? Магия берет верх. И в результате вы получаете зеленое пятно плесени.
Под конец своего восстановительного периода я поехала домой, повидать близких. Петер находился в плавании, но Мари с ребенком приехала на неделю. Девочке был уже почти годик, она училась ходить и постоянно падала. Я проводила с ней довольно много времени. Иногда мне казалось, что я сама падаю, и общество крохотного существа, понимающего мои проблемы, радовало.
Родители заметно постарели. При виде них у меня болезненно сжалось сердце, особенно при виде отца. Он стал совсем седым и похудел; казалось, он усох и утратил былую твердость. Едва увидев его, я поняла, что расстановка сил изменилась. И я огорчилась, поскольку не хотела побеждать за счет его слабости.
Отец не то чтобы пал духом: он просто слишком много работал. Он не видел ничего, кроме своих пациентов. У него не оставалось времени на книги, на прогулки, на музицирование. Он бы с удовольствием отдыхал по воскресеньям, но его всегда вызывали.
– Тебе обязательно работать по выходным? – спросила я.
– Да. В радиусе тридцати миль больше нет ни одного врача. Что мне делать? Гнать их?
В тот день он принял роды, навестил пациента, умирающего от пневмонии, выдал два свидетельства о смерти (от утопления и от сердечного приступа), позаботился о нуждах двух инвалидов с ампутированными конечностями, отправленных домой с фронта, и сделал срочную операцию ребенку, которого придавило перевернувшейся телегой. А также нанес визит нескольким «обычным больным». Он выглядел измученным.
– Человек не вправе пренебрегать своими обязанностями, – сказал он, – сколь бы тяжелы они ни были.
Я сидела рядом с отцом.
– Твоим пациентам не пойдет на пользу, если ты сам сляжешь, – сказал я.
– Знаю, но скажи на милость, что мне делать? Как бы ты поступила на моем месте?
Я машинально перебирала пальцами бахрому скатерти.
Нам одновременно пришла в голову одна и та же мысль.
Он криво улыбнулся:
– Мы оба знаем, как ты поступила, не так ли?
Он никогда прежде не высказывался в тоне, хотя бы отдаленно напоминающем шутливый, по поводу моего решения бросить медицинский институт.
– Ты уже простил меня? – спросила я.
Он ненадолго задумался.
– Да, – сказал он минуту спустя, и легкий шок, в который меня поверг этот ответ, заставил меня понять одну вещь.
Хотя я говорила серьезно, я не вкладывала в свой вопрос такого смысла. Я никогда не считала, что совершила поистине непростительный поступок, бросив свои занятия медициной. Поэтому мысль, что отец действительно не простил меня (хотя я жила с ней многие годы), представлялась мне несколько абсурдной. Мне всегда казалось, что мы просто играем друг с другом в какую-то странную игру.
– Да, – сказал он. – Я простил тебя, но я по-прежнему не понимаю, почему ты это сделала.
– Почему я бросила учебу? Но я никогда…
Я осеклась. Могла ли я сказать отцу, что никогда не собиралась всерьез заниматься медициной? Однако почему-то я смутно подозревала, что он это знает. Он мой отец, он должен знать.
– Я никогда не думала, что из меня получится хороший врач, – сказала я.
Отец рассмеялся:
– Я тоже питал сомнения на сей счет. Но в таком случае почему ты вообще взялась за изучение медицины? Это меня удивило, должен признаться. – Он помолчал. – Ты хотела уехать из дома, разумеется. Как Петер. Я знал, что ты не выйдешь замуж. Твоя мать всегда думала иначе. Она не понимает, почему ты занимаешься тем, чем занимаешься.
– Ты тоже не понимаешь.
– Это кажется… совсем неженским делом. И я нахожу в этом что-то ребяческое. Желание летать.
– На самом деле тебе не нравится другое.
Он помолчал.
– Если ты о разговоре, который у нас состоялся однажды под Рождество…
– Я отказалась отвечать на твой вопрос.
– Впоследствии я решил, что не имел права задавать его.
– Ты имел полное право. Просто тогда я не могла на него ответить.
– Ладно, давай оставим это, хорошо? – сказал он. – У меня свои убеждения, у тебя свои. Нам вместе жить на этой земле.
– Отец, послушай меня. Я не нацистка.
Он поднял голову. Взгляд у него немного просветлел.
– Ты хочешь сказать…
– Я презираю наше правительство, – сказала я. – Я стараюсь держаться по возможности дальше от политики. Я просто занимаюсь своим делом и надеюсь, что они оставят меня в покое.
На лице отца отразились радость и недоумение.
– Но почему же ты не сказала этого тогда?
– Я говорю сейчас.
– Ты не представляешь, как… мне полегчало.
– Мне тоже здорово полегчало.
Мы улыбнулись друг другу.
– Знаешь, мы очень гордимся тобой, твоя мама и я, – сказал он, и я поняла, что он действительно гордится.
– Но ты бы хотел, чтобы я стала врачом.
– Да.
Разумеется. Он никогда по-настоящему не сдавал однажды занятые позиции. И сейчас речь шла о его любимой медицине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139