– Кто-то же должен.
– Да, но почему именно вы?
– Сейчас я нахожусь в отпуске по болезни, но на самом деле я не больна, если вы меня понимаете.
– Прекрасно понимаю.
– И мне нужно делать что-нибудь, я не могу просто сидеть сложа руки. Или я по-настоящему заболею.
– Вы ведь летчик-испытатель, верно?
Я поставила свою чашку кофе на приступку камина.
– Я говорила на работе, что вы живете прямо надо мной, но мне не поверили.
Я рассмеялась. Но даже не очень иронично. Любая резкость казалась сейчас неуместной.
– Я все думала, встречусь ли с вами когда-нибудь, – сказала она. – Вы так часто пропадали невесть куда и так надолго. А когда мне удавалось мельком увидеть вас, вы казались такой отчужденной. Словно не хотели, чтобы кто-нибудь сказал вам «привет».
– Это не так.
– Наверное, но я не хотела испытывать судьбу. Все мы боимся оказаться отвергнутыми, правда ведь?
– Не знаю. А что, действительно боимся?
– Возможно, вы боитесь другого.
– Разве я чего-нибудь боюсь?
– Это похвальба?
Со мной редко разговаривали в таком вызывающем тоне. Я поняла, что мне это нравится.
– Пожалуй, – сказала я. – Возможно.
– Неужели вам трудно признать, что есть вещи, которых вы боитесь?
Боюсь? Вопрос слишком серьезный.
– Вовсе нет, – сказала я. – Люди, которые ничего не боятся, представляют опасность для себя самих и для всех окружающих. – Это прозвучало самодовольно.
– Я имела в виду другое.
– А что вы имели в виду?
– Неважно. Мне не стоило спрашивать. Это меня не касается.
Я хотела, чтобы она спрашивала. Я могла бы сидеть здесь весь вечер, отвечая на вопросы и парируя выпады.
– Хотите шнапса? – спросила она.
– Спасибо, я не пью.
– Совсем? Никогда?
– Ну, очень редко. Стаканчик, не более. – Я со стыдом вспомнила о своей одинокой оргии.
– Выпейте. За компанию со мной.
Крепкие напитки в те дни продавались только на черном рынке, и предложение выпить дорогого стоило. Я согласилась.
Паула налила по пятьдесят граммов в две зеленые рюмочки из матового стекла и одним глотком осушила свою. Я проделала то же самое. Во рту шнапс казался безвкусным, теплым и маслянистым. В горле он превратился в огонь.
Он медленно растекся по моим жилам, и все вокруг окрасилось в более теплые, насыщенные тона: огонь в камине, красновато-коричневые бархатные шторы, каминная полка, заставленная фотографиями и непонятными вещицами, афиша кабаре и мандолина на стене, лицо Паулы между книжной полкой и косяком ведущей на кухню двери. (Тонкое лицо. Упрямый подбородок; маленький, чуть вздернутый нос; ясные внимательные карие глаза.)
– Вы живете одна? – спросила я.
– Да.
Я почувствовала удовлетворение.
– Заходите в гости, – сказала она на прощание. – Вечерами я обычно дома.
Прошла почти неделя, прежде чем я снова зашла.
Я не спешила воспользоваться приглашением по нескольким причинам. После поездки в Россию между мной и окружающими людьми выросла стена отчуждения. Я инстинктивно избегала всяких личных контактов. Я вытаскивала людей из-под завалов и возвращала к жизни, если могла, но, когда они приходили в сознание, я не желала разговаривать с ними. Не хотелось выслушивать их истории жизни или рассказывать свою.
Я поняла, что не хочу разговаривать с Паулой. Но меня останавливало и еще кое-что: нехарактерное для меня чувство неуверенности. Почему она хочет видеть меня, думала я. У нее есть другие дела.
Со времени смерти Эрнста я почти ни с кем не общалась. Сначала я разбилась на «комете», лежала в госпитале, восстанавливала здоровье; а потом, пытаясь вернуться к прежней жизни, как всегда, сделала упор на полетах и отвела дружбе второстепенное место в своем сердце.
Смерть Эрнста тяжело подействовала на меня. Дело не просто в пустоте, образовавшейся в моей жизни, и не в скорби по нем. Я горько корила себя за то, что не попыталась помочь Эрнсту, что до последней минуты не понимала, насколько он болен, и что позволила укрепиться в своем сознании удобной и убедительной мысли, будто он сильнее меня, хотя внутренний голос говорил мне обратное. Больше всего я корила себя за эгоистичность побуждений, из которых я поехала повидаться с ним в последний раз. К счастью, Эрнст так и не узнал, что я приезжала только просить о помощи. Или знал? Наверное, почувствовал.
Одним словом, я держалась невысокого мнения о себе. Я не надеялась на симпатию окружающих, да, наверное, и не хотела никому нравиться. Встреча с Паулой утвердила меня в моем почти сознательном стремлении к одиночеству. Она казалась сродни призывному голосу, что доносится до заплутавшего в тумане путника. Поначалу я упрямо отвергла призыв. Но потом мне пришлось ответить.
Я постучала в ее дверь с охапкой цветов в руках. Это были поздние розы, которыми осыпал меня хозяин цветочной лавки, чью маленькую дочку мы вытащили из-под рухнувших стен подвала.
Паула уставилась на цветы, потом на меня.
– Приплата к жалованью, – пояснила я.
– Я явно ошиблась с выбором работы. – Она работала на военном заводе. – Они прекрасны, – сказала Паула. Розы действительно были прекрасны: нежного персикового цвета, разве только припорошенные кирпичной пылью.
Мы сидели у камина и разговаривали.
– Я получила письмо из муниципалитета, – сказала Паула. – Похоже, я занимаю слишком большую площадь. Они требуют, чтобы я переехала в квартиру поменьше или взяла постояльца.
– Правда? Плохо дело.
Я мысленно сравнила охватившее меня смятение с чувствами, вызывавшими у меня желание помогать бездомным.
– Странно, что они не написали мне, – сказала я. – Моя квартира всяко уж не меньше твоей.
– Ты пользуешься известными привилегиями, – сказала Паула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139