Это было пикирование с работающим мотором. То есть пилот вводил машину в вертикальное пике, не сбавляя скорости. От нагрузок, действующих на машину при выходе из пике, запросто могли отвалиться крылья или хвостовое оперение. На бегу Эрнст осознал, что должен добежать до самолета первым, что со всех сторон поля к машине несутся люди, которые утянут у него секрет из-под носа. Задыхаясь, он достиг огороженного места, протолкался сквозь толпу и помахал своим пропуском перед лицом охранника. Он догнал пилота, который шагал к ангару, на ходу расстегивая ремешок шлемофона.
– Я Эрнст Удет. – У Эрнста сердце выпрыгивало из груди. – Я только что видел…
Пилот остановился. Эрнст никогда не знал, говорит его имя кому-нибудь что-нибудь или нет. Выросло новое поколение пилотов, и подвиги мировой войны для них являлись делами давно забытых дней.
– Вы Эрнст Удет? С ума сойти! – воскликнул пилот.
Они обменялись рукопожатием и взглядами. Пилот повернулся и провел Эрнста обратно к самолету. Это был маленький, непритязательный на вид биплан. Вокруг него копошились механики.
– Как он называется? – спросил Эрнст.
– «Кертис-хок». Хотите посидеть в кабине?
Эрнст не просто посидел в кабине. На следующий день он полетел. Пилот гордился своим самолетом и страстно хотел продемонстрировать все возможности машины. Высокий парень, постоянно жевавший жвачку, с открытым (как у всех американцев) лицом. Он объяснил Эрнсту, что и как, хлопнул ладонью по фюзеляжу, словно говоря «удачи тебе», и пошел прочь по стриженой траве.
Эрнст описал несколько кругов над аэродромом, приноровляясь к управлению, а потом поднялся на четыре тысячи метров и спикировал.
В первые же секунды он понял, что в его жизнь вошло нечто новое и что он давно этого ждал. Кровь ударила ему в голову, когда «кертис-хок» стал камнем падать вниз, в висках запульсировало в такт мерным завываниям двигателя, и в ушах проснулась давно забытая боль от поврежденного еще во время войны слухового нерва. Но все его существо пело, когда он несся вниз в ураганных потоках воздуха; все его существо пело, когда он стремительно летел к земле. Он завопил от восторга. Он чувствовал себя матадором, королем; он снова чувствовал себя летчиком-истребителем.
Задыхающийся от выхлопных газов, с кипением в крови, с невыносимой болью в ушах, Эрнст к концу пикирования стал человеком, определившим для себя цель жизни. Германия должна иметь самолеты, способные на такое. И он об этом позаботится.
Нам были нужны самолеты.
Германская авиация в начале тридцатых годов существовала на пограничье между дозволенным и недозволенным. Здесь вещи зачастую оказывались не тем, чем казались, и эта игра – делать вид, будто у вас нет того, что на самом деле есть, – шла, сколько я себя помню.
Так однажды, когда мне было шестнадцать, мы пили чай в саду – и вдруг по проселочной дороге мимо нашей калитки прогромыхало нечто не похожее на грузовик, но не похожее и ни на что другое.
Мы замолчали и проводили машину удивленными взглядами. Под железной юбкой, напоминающей по форме корпус лодки и выкрашенной в защитный цвет, вращались четыре обычных автомобильных колеса со спицами. Под прямоугольным передком машины размещались решетка радиатора и фары. Наверху находилось нечто вроде кастрюли, а из кастрюли торчала длинная металлическая труба.
Странная машина медленно двигалась по дороге, громыхая железной юбкой. За ней, держась на равном расстоянии друг от друга, следовали еще пять точно таких же груд металла.
Они направлялись на армейские маневры и свернули не на ту дорогу. Военнослужащие сержантского состава, ответственные за перегон машин, боялись, что об этом напишут в газетах. Мы не имели права производить танки. А посему не могли иметь никакой техники, с виду напоминающей оные.
Все тот же Версальский договор.
Пункт договора, касающийся авиации, систематически нарушался с помощью разных хитростей и уловок. Сначала мы вообще не имели права строить самолеты, даже модели; потом нам разрешили строить гражданские самолеты, но ввели жесткие ограничения на допустимую мощность двигателя, дальность полета и особенно количество машин. Поэтому самолеты строились за границей. Что касается количества, то здесь можно многое сделать с помощью ведра краски. На протяжении многих лет у всех без исключения самолетов «Люфтганзы» фюзеляж в местах расположения идентификационных номеров был покрыт, гораздо более толстым слоем краски, чем остальной корпус.
И еще был Липецк. Действительно рискованный фокус.
Представьте себе. На равнине в центре России однажды вдруг стремительно вырастают здания – словно грибы после дождя. Ангары, мастерские, жилые дома. Все материалы, использующиеся при строительстве, вплоть до молотков и гвоздей, привозятся из Германии. Контрабандой, по фальшивым документам. Самый серьезный контрабандный груз доставляется грузовыми самолетами, летящими на большой высоте, или быстроходными суденышками по Балтийскому морю. Бомбы и боеприпасы. Маленькие высокоскоростные самолеты отправляются в разобранном виде, в ящиках.
Пилоты путешествуют небольшими группами, под видом туристов. По прибытии в Советский Союз они исчезают в неизвестном направлении. Через много месяцев они возвращаются, словно с того света. Некоторые возвращаются мертвыми. «Детали станков» – написано на ящиках с телами.
В Липецке находится запрещенная авиашкола, готовящая летчиков-истребителей для запрещенных военно-воздушных сил. Она глубоко засекречена. Но Эрнст о ней знает.
По возвращении из Америки Эрнст отправился на встречу с Мильхом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139