Отбежав к коньку крыши, дед обдал себя водой из ведра, видно, уже не первый раз, потом сорвал с плеч свитку и принялся бить ею по занимающимся на соломе язычкам пламени.
– Воды, бабы, воды давайте! – снова закричал он зычным, полным ярости голосом. – Больше воды!
Еще раз шугануло на Веру горячим дымом, лицо и руки ожгло пламенем. Деда опять не стало видно за дымом, только мокрая свитка его, как чье-то чудесное крыло, поднималась и падала в разных местах. Вера почувствовала, что у нее млеют ноги и руки и с испугом подумала, что свалится, не выдержит, и тогда пожар пойдет по всей деревне. И тогда она в отчаяние закричала что было силы:
– Воды, воды!
Но воду подавать стали реже: в ближайших колодцах всю ее вычерпали. К счастью, после того как обвалились стропила, огонь стал уменьшаться. Горел только сруб, и больших огненных взрывов можно было не опасаться. Вера глянула вниз, где несколько человек баграми растаскивали обгоревшие бревна. Повеселевшие мальчуганы энергично качали насос. Им, сменяя друг друга, помогали женщины. Подул ветер, отогнал немного в сторону пламя, и Вере стало несколько легче. Полегчало и деду. Широко расставив босые ноги, он все еще ходил по крыше с мокрой свиткой в руках, иногда бил ею по соломе, но уже не кричал, не подгонял женщин и реже обмакивал свитку в ведро, а когда пожар наконец утихомирился, подошел к лестнице и устало сказал:
– Все, дочушка. Можно спускаться…
И тут же сел на краю крыши, прищурил воспаленные глаза и спросил:
– А ты чья же будешь? Что-то не припомню.
– Я нездешняя, – с трудом ответила Вера. – Была тут неподалеку, услыхала крик и прибежала вот…
– Ну, коли так, то спасибо тебе, – мягко сказал дед, и, когда Вера опустилась на землю, осторожно поставил ногу на перекладину лестницы, сошел по ней вниз, заглянул в одно ведро, в другое: все ведра были пусты. Тогда старик опустился на задымленную, истоптанную траву возле обгоревшего огородика и крикнул одному из мальчишек, толпившихся возле насоса:
– Мишка, принеси-ка воды попить.
А Вера пошла к крайней хате, туда, где оставила шинель и узел, к девочкам, сидевшим на камне. Но детей здесь уже не было. Вера обошла огородик, выглянула с другой стороны избы. Девочки сидели на траве, в ложбине, хоть рядом тоже был камень, плоский и большой. Шинель и узел лежали рядом.
– А я чуть нашла вас, – ласково сказала Вера. – Не бойтесь, пожар затушили, уже он совсем маленький теперь.
– Когда мы сидели, – сказала старшая девочка, – на нас искры так и сыпались. Мне вон руку обожгло.
– Мама не приходила?
– Нет, мама там. А разве вы знаете нашу маму?
– Немножко знаю, – ответила Вера, вспомнив сидевшую у сруба колодца женщину. – Побудьте еще немножко здесь, я приведу ее.
Женщина, по-видимому, мать этих девочек, в прежней позе сидела там же. Вера узнала ее по густым черным волосам, по клетчатой кофте, от огня и пепла изменившей свой цвет. Рядом стояла какая-то старуха, а остальные люди все еще растаскивали дымящиеся бревна и носили воду. При свете пожара старуха срывала листки подорожника и прикладывала их к обожженным местам на руках и на шее женщины.
– Вот и все, – приговаривала она, – вот с божьей помощью и пройдет.
– Думала, глаза обожгло, – устало пожаловалась женщина. – Темно вдруг стало, даже огня не видела…
– А теперь видишь? – спросила старуха.
– Лучше б не видеть, – заплакала погорелица. – Боже ты мой, где мои бедные девочки? Убежали от огня, а куда, где их искать?..
И тут как раз подошла Вера.
– Я знаю, где они. Пойдем, я вас провожу.
Женщина подняла голову, снизу вверх посмотрела на Веру, благодарно закивала головой:
– Вы их видели? Пойдем, скорее пойдем!
– Они тут, недалеко, – успокаивающе промолвила Вера. – Там и шинель моя и узел.
– А вы? – женщина растерялась. – Разве вы не здешняя? Я подумала, может, новая учительница или доктор…
– Угадали: учительница. Только из другого села. Пойдем.
Старушка, вспоминая, прищурилась, вплотную подошла к Вере:
– Вы недавно переночевать просились?
– Я.
– Вот он какой у нас, ночлег, – старуха горестно развела руки.
Девочки, увидев мать, бросились к ней, прижались головками одна к одной руке, вторая – к другой.
– Тихонько, мои маленькие, – ласково говорила мать. – Руки мне обожгло.
– Голацо твоим луцкам? – сочувственно спросила младшая. – Больно тебе?
– Больно, доченька.
– Так идем домой, помазем.
– Теперь нема у нас хаты, дочушка, будем ночевать на дворе.
Возле камня, на котором недавно сидели дети, Вера расстелила шинель, достала из узла клетчатую постилку.
– Ложитесь-ка тут, детки, – предложила она. – А мы посидим возле вас.
– Где-то у нас в погребе есть кое-что из постельного, – забеспокоилась женщина. – Только там, небось, все закидано.
– Ничего, пускай так поспят, – сказала Вера. – Все равно до рассвета я никуда не пойду.
Дети легли и, убаюканные лаской матери, быстро уснули. Обе женщины приютились возле них. Нелегко поддаются сну растревоженные сердца, но усталость и летнее тепло все-таки свое берут: женщины притихли, слушая сладкое сопение детей, и тоже уснули. Сон их был беспокойным, и все же тревоги на какое-то время отступили.
Рассвет подкрался медленно, исподволь. На пожарище поблекли угли, на нетронутой, не засыпанной золой траве местами блестела роса. Летнее утро наступило тихо, красиво, как всегда в такую пору. Казалось, вот-вот в деревне пробудятся люди и пойдут на полевые работы.
Однако нигде не было видно ни души. На улицах и в окрестностях царила необычная, настороженная тишина. Девочки под утро замерзли, скорчились под постилкой и прижались друг к дружке, но спали так сладко, что было жалко их трогать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122