Репродуктор установлен тут недавно, и хотя у каждого есть дома радио, люди ее прочь послушать какую-нибудь передачу походя, по дороге на работу или с работы. А сейчас здесь собрались мужчины, женщины и даже дети. Все слушали молча, с суровым вниманием, словно боялись пропустить хоть одно слово диктора. Замер, весь превратился в слух и Андрей.
Передавали выступление Молотова.
Казалось, прямо над рупором стояло ясное июньское солнце. На него все чаще и чаще набегали небольшие облачка. Рваные тени от них ползали по земле, но солнце не становилось от этого менее ярким и теплым. Саша, задрав голову, смотрел на репродуктор, и солнышко светило ему прямо в глаза. Мальчик жмурился, но глаз не опускал. Чтобы понять, о чем говорят, он старался не шевелиться, боялся даже моргнуть. Когда же трансляция кончилась, Саша посмотрел на Андрея и вдруг заморгал часто-часто.
Домой шли молча. Недалеко от дома Андрей сказал:
– Тетка Марья, выходит, правду говорила. Но ты, Саша, не бойся: к нам война не дойдет.
– Я не боюсь, – решительно заверил мальчик. – А что там теперь, на войне? А?
– Там, брат, фашистские танки, – объяснял Андрей, – лезут на нашу границу, а наша артиллерия бьет по ним. Далеко они не пройдут, не бойся!
В хату идти не хотелось: что скажешь, что посоветуешь, чем поможешь? У Андрея туманилось в голове. Он знал одно: нужно немедленно, не откладывая, ехать в военкомат! А сам всего душой верил собственным словам, сказанным только что Сашке.
С тяжелым, тревожным чувством открыл Сокольный дверь в сени, прислушался. Ожидал услышать плач, быть может, нарекания, жалобы. Но в избе было тихо, только кот увивался возле кого-то, мяуканьем выманивая подачку. Не заметил Андрей особенных перемен и войдя: все занимались своими делами, разговаривали спокойно. Устин Маркович, сидя на лавке, кухонным ножом не спеша чистил рыбу, недавно принесенную с речки. Возле него и увивался кот.
– Что, хорош был клев? – спросил Андрей.
– Чтобы сказать очень, так нет, – охотно ответил Маркович, – однако ежели с полдня посидеть, так… Не всякий, правда, высидит. Вот этот рыболов, – показал он на Сашку, – только мешал: все жалел, что не пошел с вами в лес. И меня сбил. Я, наверное, еще посидел бы.
– На одну сковородку хватит, – заметила мать.
– И в две не вместишь, – подмигнул старик зятю.
Андрей понял: родные, как и сам он, не хотят говорить о вторжении фашистов, не хотят верить в то, что уже свершилось. Эта война для стариков – не первая: пережили империалистическую, пережили и гражданскую. Не сгладило все это ощущения недоброго, но приучило к стойкости, к умению более или менее спокойно смотреть на любой поворот судьбы.
– Мне в военкомат нужно сходить, – сказал Андрей, присаживаясь рядом с тестем. – Думал взяться на учет завтра или послезавтра, а раз такое дело…
– Завтра утром можно, – перебил старик. – Наши поедут, и вы с ними.
– Думаете, поедут?
– А как же! Которые сами, кого призовут…
– А я считаю, большой мобилизации не будет, – сказал Андрей. – Достаточно и тех сил, какие сейчас есть.
– Кто ж его знает, – уклонился старик от прямого ответа. – Лишний запас штыков делу не повредит.
Вера нерешительно подошла к мужчинам:
– Может быть, мне съездить в Красное Озеро? – вполголоса спросила она. – Забрать оттуда все?..
– Зачем ехать? – удивился Андрей. – Кончатся каникулы, тогда и поедем.

На следующий день, рано утром, приехал брат Андрея, Костя. Он выехал из дому еще позавчера, о вторжении фашистских полчищ узнал сразу на первой станции, но решил все же проведать Андрея. Братья крепко дружили с детства. Последние два года не встречались, но часто писали друг другу. В первый год службы Андрея Костя доучивался в Минском университете, а во второй – уже учительствовал в средней школе. В письмах к брату он всегда затрагивал какую-нибудь важную для себя жизненную проблему и просил Андрея высказать свое мнение о ней. Андрей отвечал, как мог, как позволяли обстоятельства службы, но и у него письма часто получались длинными, похожими на рефераты. Такая переписка увеличивала глубокое взаимное уважение, укрепляла дружбу.
Не удивительно, что обоим очень хотелось повидаться. К тому же Андрей приехал после тяжелой операции; как он выглядел, как себя чувствовал – это было очень важно и для брата, и для старушки-матери, – она всегда волновалась и переживала за Андрея.
Костя пришел с полустанка усталый и заметно взволнованный. Целую ночь он не спал, давно ничего не ел, – кусок застревал в горле. С полустанка тоже не сразу нашел дорогу в поселок, где никогда не бывал. Чтобы поднять настроение брата и придать встрече больше тепла, Андрей сходил в магазин. Водку уже не продавали, и пришлось взять разливного вина, на которое еще не было запрета. Вино – горьковато-кислое, будто с полынью, но, вероятно, последнее, и его особенно охотно пили сейчас стеклодувы.
Взял этой кислятины и Андрей.
Сели за стол. Устин Маркович сразу опрокинул полстакана и, поморщившись, покачал головой:
– Помои! Пускай его черти пьют!
Он торопливо вылез из-за стола, попросил гостей подождать и исчез за дверью. Вернувшись, поставил поллитровку на стол:
– Война войною, – сказал старик, – а выпить нужно.
В полдень братья отправились в лес. Здесь было по-прежнему красиво, тихо, уютно, а спелой земляники, кажется, еще больше, чем вчера: никто ведь сегодня не собирал ее. Шли узкой лесной просекой. Андрей – статный, подтянутый, ничего, что с палкой в руках; Костя – не такой рослый, но более подвижный, с неразлучной папиросой во рту и постоянной привычкой часто приглаживать рукой темно-русые волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122