Неделя к концу доходила, Анисья из города все не возвращалась. Вири-
нея и во дворе и в избе одна убиралась. К вечеру сильно уставала. Тяже-
лели ноги и ныла спина. Но засыпала с горькой усладой: хоть чужим детям
матерью эти дни была, хоть в чужом хозяйстве привычный крестьянский
труд, как в своем углу, одна, без хозяйки, справляла. Первые ночи, прав-
да, парни около двора охальничали. Непристойными словами Вирку на улицу
выкликали. Одно окно камнем разбили. Но на вторую ночь Павел Суслов
вступился. Не за Вирку, а за Анисью.
- Мужик на войне маялся, теперь помирает, а вы его хозяйство, своло-
чи, зорите. На сход вызову, старики в волости вас проучат! Чего? Меня
послушают! Ты, конопатый, тут песни орал, да с девками занимался, а мы с
Силантьем кажный день встречали: не последний ли? Не сметь у двора его
похабничать! Надо вам эту бабу, ловите на улице, а тут не страмите. Дру-
гих солдат подговорю, и без стариков проучат вас за Силантия.
Парни, отругиваясь длинными матерными ругательствами, от избы
Анисьиной ушли. Больше по ночам не тревожили. А кузнеца Вирка сама отва-
дила. Он ночь у избы Анисьиной пошумел, а на утро она в кузницу к нему
пришла. При людях не постыдилась, голосом громким и твердым сказала:
- Я, Нефед, гулящая. Кажный хороший человек может меня страмить вся-
ким словом, где ни попадусь. В глаза в мои бесстыжие плевать и смехом
похабным бесчестить. Хорошему я всякую обиду спущу, перетерплю, еще пок-
лонюсь, да отойду. Только не видать хороших-то! Все больше пакостники,
блудники, да злыдни. Дак нечего и от меня хорошего ждать! Пока охота бы-
ла блудить с тобой, блудила. А сейчас на дух не надо тебя. И ты меня не
замай! Горло зубами перегрызу, морду ногтями иснахрачу. Смерти не побо-
юсь, а тебя от себя отважу. Отвяжись лучше добром! С топором сплю, и то-
пор рука подымет, вот тебе слово мое. Я бесстрашная. Пущай все вот тут
будут свидетелями. Как пообещалась, так и сделаю.
Глаза у ней стали ярко-золотыми, жаркими. А лицо и губы побелели.
Кузнец было радостно ощерился, как ее увидал, а теперь попятился. Сроду
слуху не бывало, чтобы баба такие слова при людях мужику без опаски го-
ворила! Чтоб стращала так мужика. В большом и сильном теле у Нефеда пря-
талась робкая душа. Куражилась только над слабыми, а от грозного напора
сжималась. Сплюнул и сказал сумрачно:
- А на кой ты мне нужна!.. Без стыду сама притащилась ко мне среди
бела дня. Убирайся, покуда цела!
- Я уберусь, только слово мое помни.
- Уходи, тебе говорят! Лезет сама на всякого мужика! Спьяну, может, и
был какой грех с тобой, дак я об этом и думать забыл. Н-ну, проваливай!
Вирка тряхнула головой и ушла. Мужики загалдели:
- Воротить ее, стерву!
- Избить хорошень, чтоб не грозила. Па-аскудница!
- По старому обычаю, как с такими ране расправлялись. Избить до ос-
ташнего дыханью, заголить подол, да на кладбище привязать к кресту. Пус-
кай сдохнет в своей страмоте.
- Ну, и выродили себе отродье кержаки со старой-то молитвой!
- Эдакой стервы по всей волости днем с огнем ищи, больше не найдешь.
Но Виркино бесстрашие такое, когда даже цепкости за самую жизнь нет в
человеке, невольно смиряло. Обезоруживало мужиков смешанным чувством бо-
язни и восхищенья. Никто догонять ее не пошел. Никто больше в Анисьиной
избе ее не потревожил. На улице ночами Вирка больше не показывалась.
С Павлом встретилась на речке. Из проруби воду несла, а он к той про-
руби шел. Посмотрела равнодушно в его лицо и мимо было прошла.
- Стой-ко, спросить я тебя хочу.
Вирка приостановилась и спросила равнодушно и неспешно:
- Ну? Чего надо?
В эти дни отдыха от тяжелого хмеля, от ругани и шума барака, от ра-
дости труда, который считала своим, Вирка о мужиках не думала. И про
Павла совсем забыла. Оттого и отозвалась без злобы, без привета и без
вызова.
- Анисья приедет, ты как? Опять назад в барак уйдешь?
- В бараке-то место у меня, видишь, не откуплено. Рассчитали с рабо-
ты. Может, в участок, где господа есть, служить. Может, в город подамся.
Запрет-то с меня снят теперь и документ есть у меня. А тебе что?
- А ко мне не поохотишься жить притти?
Вирка посмотрела прямо и пристально в его светлые, спокойные глаза.
- Хорошей бабы-то разве не найдешь? Жениться тебе надо. У тебя дети,
свое хозяйство.
- Женюсь еще, коль пригляжу для себя. А хозяйство невелико. Лошадь и
корова. У людей кормились без меня. За прокорм заплатил, пригнал. Вот и
все хозяйство.
- Дак и один с девчонкой управишься. Не такой достаток, чтоб работни-
цу кормить.
- Без бабы нельзя. Женюсь, тогда и без работницы обойдусь.
- Девчонка у тебя большенька. Поди уж двенадцатый год, аль боле? С
ней управишься. Эдакая уж вполне хозяйствует.
- К тетке в город отправляю ее. Учить хочу. Два парнишки малолетних
со мной только останутся.
- Ишь ты, тароватый какой! Денег, видать, много нажил? Девчонку
учить! Уж хуть бы мальчишку, а с девчонки какой толк! Учи не учи, все
одно под мужа пойдет, не сама голова.
- А уж это я по своему разуму. Как хочу, так и поставлю. Ты про себя
говори, не охота, что ль, ко мне? Так трепаться-то лучше?
Вирка сердито сдвинула брови.
- Не больно зарюсь на нежирный-то твой кусок. Поди-ко, я баба быва-
лая, знаю, что жить в избу к себе не на одну денную работу зовешь. И
ночью, чать, ублажать себя заставишь. Ну, а я гулять гуляю, когда захо-
чу, а за кусок, аль за подарки на это дело меня не укупишь. Не пойду.
Ищи другую.
Поправила коромысло на плечах и пошла.
- Погоди!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32