Дак по крайности гуляла бы с
умом, достаток бы наживала. Вот и пожила бы в господском житье. Вот из
Романовки Мотька так-то в город подалась, в хорошем заведении живет, дак
у ей платья шелковые, кольцо золотое. Приезжала на роздых, хвасталась.
Да и здешние-то, которые около инженеров кормятся, погляди. Что тебе
обувка, что одежа, - завидки берут глядеть... А ты... Посмотришь, и пря-
мо жалко. Ей-пра, жалко. Все одно, коль на то дело пошла, дак по край-
ности с пользой бы. Господа-то к тебе как льнут.
- А ты что же со своим астрийцем без пользы спишь? Тоже взяла бы да
наживала на этом деле.
- Ат сравняла! У меня дом, хозяйство не порушены, и на улке петь пою
и плясать пляшу, и на гумно лежать с разными не хожу. Астриец, что ж?
Грех мой один. А так, я венчанная мужу жена, детям мать и дому хозяйка.
И всяк скажет: пакостлива бабенка, а шлюхой не назовет.
- Зовут. Я слышала, да ты и сама слыхала.
- Дак то со зла когда, а все одно мир меня за мужнину жену почитает,
кличет по мужу, и я вровень с другими бабами иду. Не то есть грех, не то
нет, - еще бабушка на-двое гадала. Никто меня за ноги не держал. А если
я тебе сама что болтала, дак, может, так, для веселости задуривала. По-
ди-ка докажи! А твое дело другое: все напоказ. И с Васькой, и с инжене-
ром с этим, и теперь. Не хочешь, да видишь. Одна такая во всей деревне,
как бельмо на глазу. А на славу на такую шла, на страм перед людьми, дак
уж за чего-нибудь, а не дарма. А деньги да одежу да домашность заведешь,
дак и при твоей жизни другим глазом мы на тебя глянем. За спиной скажем
б..., а в глаза: Авимовна. Нет! Нет, Вирка, зря ты на меня косоротишься.
Я тебе для твоего же добра советы даю. Другая так с тобой говорить не
будет, а у меня сердце ласковое. Я никому зла не желаю.
- Ну, а у меня, Анисья, на эдакую ласку сердце неохотливое. Не жалей
и не советуй. Иди-ка, баба, домой, гуляй себе по-своему, а меня не за-
май.
- Нет, не будет тебе доли. Ох, не будет. Больно уж занозиста. Высоко
себя несешь, а все в дерьме хлюпаешься. Стой, стой!.. Еще на словечко
одно.
- Еще не все выболтала. Много их у тебя. Такой же дешевый товар, как
и ласка твоя. Чего тебе надо?
- Чего ты от господ шибко отбиваешься? Вот я никак не смекну. Желан-
ного одного и середь мужиков у тебя нет. Ай по Ваське мозглявому после
время сохнуть зачала, ай тот барин чем шибко изобидел, а?
Вирка скривила губы, глянула в любопытные Анисьины глаза и крикнула
злым высоким голосом:
- Уходи, трепалка долгоязыкая! Не тебе на духу буду выкладывать, кого
жалею, с чего пропадаю. Ну, повертывайся! И дорогу ко мне забудь. Был
час, когда и ты мне мила была, а сейчас никто не мил. Сдохли бы вы всей
Акгыровкой, я бы возрадовалась. Чорт меня привязал к вам!
Круто повернулась и быстро в барак ушла. Целый день в углу своем на
тряпье ничком пролежала. Баба-беженка, по бараку сожительница, долго на
нее глядела. Потом спросила удивленно:
- Когда же ты, красавица, напиться-то успела? Я и не видела, а?
Не дождалась ответа, сплюнула и из барака ушла. Все разбрелись, одна
Вирка осталась, да трое ребят. Назябшись на улице, на печку забрались,
там шумели. Когда Вирка поднялась, старшая из троих, восьмилетняя
Грунька, спросила:
- Отрезвела, тетенька? Гулять сейчас пойдешь? Мамка сказывала - куз-
нец около барака вьется, все тебя нюхает. А мне чудно! Чего же это он
нюхает? Ходит, да нюхает!
И засмеялась звонким детским смехом.
Вирка вздохнула и сказала устало в растяжку слова:
- Ты не слушай, Грунька, чего большие бабы болтают. Не пересказывай
мне. Мала еще, чтоб ихними пакостными словами мараться. Ну-к, под-
виньтесь, я с вами на печке посижу, погреюсь. Понастроили нашему брату
хоромы, со всех щелей дует, а от солнышка в земь запрятали.
Грунька подперла щеку рукой и сказала по-взрослому, по-бабьи подхва-
ченные сегодня налету слова:
- А на улке-то тепло, солнышко нынче уж на весну, веселое...
И другим живым своим голосом спросила:
- А чего ты нынче не гуляешь? Ох, и чудно ты песни прошлый праздник
играла. Пья-а-ная!..
Опять хохотом веселым залилась. И оба мальчишки поменьше вместе с
ней. У Вирки тоска по лицу темным облаком, а глаза большие стали и неж-
ные. Погладила осторожно пегую девчонкину голову. Самый маленький
мальчишка в дреме детской, внезапно сморившей, к плечу ее привалился,
передохнул и ровно задышал. Вирка, боясь шевельнуть плечом, чтоб не
стряхнуть доверчиво припавшего к ней ребенка, тихо сказала:
- Грунь, про "Золотую зыбочку" сказку слыхала?
- Ну-к, Вирка, тетенька... Ну-к, скажи...
И мальчишка постарше поближе придвинулся. У Вирки от горькой нежности
сердце захолонуло. Ласкала детей несытым любовным взглядом и певучим хо-
рошим голосом сказку сказывала:
- ...и скучно ей стало, и запечалилась, тишком слезу лила, тишком тую
слезу рукавом смахивала, и вот спрашивает ее...
В этот праздник Вирка гулять на улицу совсем не вышла. Трезвая и сум-
рачная рано спать легла. Но долго на тряпье своем ворочалась.

VIII.

Еще холодом бело и твердо дышали в степи снега. И в деревне, и в ба-
раках за деревней еще глухи были навалы сугробов перед окнами.
Но дольше и горячей солнце в землю вглядывалось. И с теплой стороны
ветер жаждущий стал налетать. Пил снега. Еще не опали, но раздрябли они.
Веселей засуматошились воробьи. Меньше лежала, нетерпеливо двигалась в
стойлах и слышней свой голос давала скотина. Охотней на волю из жилья
выходил человек. Глаза человечьи к небу чаще тянулись. В набухшей облач-
ной серости искали легкую синь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32