Спросил Вирку с незлой насмешкой:
- А ты лежала в окопах? Почем знаешь, - может, там сладко лежать-то?
- Для таких, как ты, сладко, коль сам тоже не лежал. Рожа-то гладкая.
Видно, в городу в каких-нибудь сапожных, аль в услужении спасался. Че-
го-то и харю-то твою противную впервой вижу. Видно, не из нашей деревни.
Пошел своей дорогой! Чего в наш разговор влезаешь?
- Уж очень ты спесива, да задорлива! Да только без толку. Я на тебя
еще в школе глядел, как ты шумела. А чего шуметь зря? Не мозгляк этот
говорливый дело делает.
- А не он, дак пущай и не вередит. Чего ездиют, народ тревожат, над
мужиком изгиляются? Эх, была бы моя воля...
- Ты бы сама тогда царевать стала. А? Чьего ты роду-то, я тоже что-то
не признаю. Эти бабы-то, видать, не нашинские, а ты ровно здешняя, а не
припомню тебя.
- Вот привязался! липучий чорт! Иди своей дорогой! да за мной, гляди,
не вяжись! Я эдаких вальяжных не люблю. Другие солдаты на войне маются,
а вот эдакие на теплых местах спасаются. Тьфу! Ноги бы тебе переломать с
разговорщиком с этим вместе.
Солдат засмеялся и в переулок свернул. А Вирка всю дорогу до бараков
ругала его и лектора. Беженки, понурясь, необычно молчаливо шли. Их своя
забота долила. Скоро ли отправка на родину начнется?
Вечером тот солдат к баракам приходил. Вирка с кузнецом акгыровским,
плохой славы мужиком, плясала и обнималась. Он поглядел и ушел. А Вирке
сразу скучно сделалось. Оттолкнула кузнеца:
- А, ну тебя, рыжий чорт! Надоел... Одно, лапает! Жена хромая, не
совладает с тобой, а следовало бы морду твою пучеглазую хорошень набить.
Чего к другим бабам вяжешься?
Тот еще больше глаза выпучил:
- Да ты же, Вирка, сама с охотой!
- А была охота, да пропала. Много вас старателей под легкий-то под
подол. Не вяжись больше ко мне, краснорожий! Другую игральщицу себе ищи.
Двинула под самые зубы кулаком, из объятий высвободилась и ушла с
улицы. А в бараке у них, несмотря на поздний час, Анисья Вирку дожида-
лась. Глаза у ней были наплаканы и лицо вытянулось.
- А я, было, за тобой на улку итти собиралась. Да сердце у меня не
хочет сейчас на веселье глядеть, ну замешкалась, подождала...
Вирка взглянула неприветливо и неласково спросила:
- Чего это ты сегодня расхлюпалась? Аль сударик побил?
- Не говори ты сейчас мне про него, не трави ты моего сердечушка! Ох,
Вирка, горе-то у меня какое! Мужик, шибко пораненый, в городу в больнице
лежит. За ним приехать наказал.
- В каком городу? Откуда ты узнала?
- А Павел Суслов вернулся нынче, наказ передал. Вместе, говорит, с им
в лазарете в Москве их лечили. Павла вылечили и ничем ничего не видать,
что больно ранетый был, а мой-то Спирька чуть дышит, сказывает. Отпусти-
ли домой, - все одно помирать! Пашку-то из города довезли, а моего на
отдельной на подводе надо. Приезжать мне за им велел. Ох, головушка моя,
ох, сердечушко в лютой тоске! Дождалась, домолилася! Може, только глаза
закрыть и доведется мне.
Перешибло слова рыданьем. Но Анисья быстро слезы вытерла, заглотнула
плач и снова заговорила торопливо и сбивчиво:
- Завтра чуть свет выезжать надо, а на кого спокину избу и хозяйство?
Ребятишек-то куды ни то на время порастыкаю! А корова одна хворая, и за
шараборой доглядеть надо. К тебе, Вирка, с докукой, айда подомовничай.
Работа-то на дороге у тебя, я слыхала, поденная.
- И вовсе никакой нет. Из бараку-то гонют. Теперь на работу мало на-
роду требуется, да и то мужиков, а баб не хотят. Слыхать, не будут но-
нешний год дорогу-то достраивать. Силов из-за войны не хватает.
- Да то и я слыхала! Так, сразу-то не сказала, а знала, что тебе по-
даться некуда.
- В чайную на участок прислуживать зовут...
- Ну, уж ты для ради Христа мне уважь. Дурная ты, а на хозяйство
сметливая. А ведь как сказать, и в горе, а все одно по хозяйству забота
свербит. Подомовничай!
- Мужики охальничать будут. Кабы окна из-за меня тебе не повышибали.
- Да я соседям всем поклонюсь, приглядят. Главно дело, корова хворая,
а у тебя к скоту рука способная. Кузнеца-то своего уж как ни то ублажи,
расстарайся. Аль кто там еще у тебя? Приластись хорошень, попроси: они
заступятся.
Вирка усмехнулась.
- Да ладно уж, не учи! Сама отобью, сумею! Ладно, приду завтре на
свету, коль уж дело такое.
- Да ты нынче айда со мной. С тем и шла. Айда, ластынька, шибко серд-
це у меня горе жмет. К Павлухе забегем, еще ладом расспрошу, как к мужи-
ку-то в городе доступиться. Айда, собирайся скорей!
- А какие мои сборы? Добро не укладать, сундуков не запирать. Что
мое, все на мне... Эй, Ульяна, слышь ты, я на деревню ухожу. Завтра на
участок не пойду с тобой.
Шибко шли. Анисья на ходу плакала, слезы вытирала, вздыхала горестно
и по хозяйству своему деловито распоряженья Вирке давала.
За два дома от своей избы, Анисья в чужой двор свернула.
- Я сейчас у Павла поспрошаю. А ты иди в мою избу. Ребятишки-то одни.
Не знай, спят, не знай, кричат. Астрийца-то ныне я со своего двора прог-
нала.
Вирка проводила ее взглядом и вспомнила. Так тот солдат Павел Суслов
и есть! Мало и давно видала его, вот сразу-то и не припомнила. Царскую
службу отбывал, а тут война. Четыре года службы, да войны уж три без ма-
лого. Семь лет в своей деревне не был. Ну да, он же и есть. Баба у него
летом померла. Ребятишки одни, слыхала, в избе отца дожидались. Вон что!
Здешний, и с бедного двора, а несет себя высоко как. С неожиданной
злостью подумала:
"А от войны, видать, все одно в спокое хоронился. Уж не знай, где это
он раненый был. Шибко вальяжный".

IX.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32