В праздник сретенья тепел и весел день на землю сошел. Даже отдыхать
после раннего обеда мало кто залег. Все на улицу выбрались. Но еще до
полдня прокатила по Акгыровке пара тощих от частого разгона земских ло-
шадей. Колокольчик прозвякал. Около сборни замолк. Народ на улице затре-
вожился. Староста, кряхтя, с завалинки поднялся.
- Не то начальник, не то из земства рассказчик. Сгонять, поди, опять
в сборню народ надо. Эх, ты, зачастили, прямо роздыху не дают.
И, сердито стряхнув с тулупа налипший снег, неохотно к сборне пошел.
А через малое время мальчишки под окнами забегали. Весело в стекла пос-
тукивали и звонко выкликали:
- Дядя Силантий, на сходку-у!..
- Тетка Матрена, посылай мужиков в школу на сход. И сама иди! Баб то-
же оповестить наказывали!
- На схо-од, в школу-у...
- Айдате в школу! Из городу начальник высказывать буде-ет!..
Даже к Мокеихе востроглазый, развеселый в рваной мамкиной кофте заг-
лянул:
- Баушка-а! Не спишь? Айда на сход, я всякую бабу зову. Велели, дак
чего не звать? И старух зову-у.
- Напугал, окаянный! Базлает дуром. Ништо опять наехал кто?
- А ну да... Чать про войну-у высказывать будет. Може, с картинками.
Сыпь, баушка, в школу скорей.
- Вот сейчас так и посыпала, дурак ты пучеглазый. Нужны мне твои кар-
тинки, да пустобрехи городские. Закрой дверь, не выстуживай! Я вот те
дам подзатыльнику горячего, нужен ты мне с оповещеньем с твоим.
Но оделась и пошла. И все, с ворчаньем, будто нехотя, но в школу шли.
Много народу набилось. Дело праздничное, можно поглазеть и послушать.
Кержаки пришли. Из бараков гольтепа в школу набилась. Виринея протолка-
лась молча к окну, в лица встречных не вглядываясь.
Топтались плотной толпой, ругали приезжего из земства, в старостиной
избе замешкавшего. Но ругань вялая выходила, без горячности. Привыкать
стали уж к беспокойству наездов господ из города. В начале войны только
по волостным селам ездили. А теперь стараются - и в такие деревни, как
Акгыровка, наезжали уж не раз.
Только старик Федот настойчивей всех шамкал горькую укоризну:
- Сколь теперь начальников развелось! Беда! И все разного сорту, не
подладишь никак. Ране-то знали станового да земского. У их с мужиком
разговор хуть крутой, да не долгий. А теперь из этого из земству больно
разговорчивый начальник пошел... И на всякое дело особый свой. Агроном
там, скажем, скотий дохтур, бабы воспу ездиют ляпают... А мужик все во-
зи, всех катай, ублажай... Что ни дале, то чудней. К чему делу какой над
мужиком поставлен и не разберешь. Теперь из книжки читать, про войну
сказывать - опять отдельные начальники. Не вздохнешь, ни ... без на-
чальнику. Должно, от войны все образованные начальниками сделались.
И, покачав головой, на батожек свой потверже оперся. В тягучую стар-
ческую думу об изжитом, оттого уже больше не тревожливом, погрузился.
Старые глаза тихо живут. Притушенные усталостью новых видений не ищут.
Дурное и хорошее, их взгляду видеть в жизни положенное, уж отглядели. В
бестрепетной тусклости успокоились. Но сердце до конца, пока совсем не
заледенеет в жилах кровь, тревожится. От новых забот и себя и всех вок-
руг оберечь хочет. Оттого, когда пришел и стал громко высказывать худо-
щавый приезжий с вихрастым чубочком над озабоченным лбом, Федот ухом
слышал его слова, но думал о своем и часто тяжело вздыхал. Проще раньше
жизнь в округе шла. Жили здесь от городских людей, от крупных начальни-
ков, от царя далеко. Горами, логами, буераками, речушками без мостов,
лесками низкорослыми, но густыми и верстами степными, лукавыми от них
отгорожены. Лихую трясучку летних дорог, внезапную ярость буранов на
зимняках только становой с земским нечастыми наездами осиливали. Оттого
разномастый, разноязыкий народ жил здесь под начальством мелким. Под
урядником, старшиной и писарем волостным. Правда, от мелкости своей оно
было старательно лютым. И даже беспечальные башкиры твердо запомнили
сроки, когда надо в волость "темную" (взятку) везти. Хворая глазами
мордва научилась издали писаря узнавать. Длиннобородый важеватый кержак,
и тот по часу нужному сдавал. Табачное зелье, для староверского нюху
неспособное, в своем поселке на въезжей волостному начальству разрешал.
Только взглядом, в угол сердито отведенным, отмечал обиду сердца своего.
Но без этого нельзя. Начальство над мужиком ставится не для услады, а
для надсады. Но та надсада, как старенький разношенный хомут, уж привыч-
ной была. А теперь, как царь на войну разохотился, во все стороны рукой
достал, мужиков на свое дело собрал, еще невиданная колгота пошла. А для
той колготы и начальников много понаставили. Сходами замаяли. Докучают
шибче станового. Тот дал в ухо, получил за старанье свое приношенье ка-
кое из мужицких запасов и дальше ускакал. Дело свято. В голове позвенит
или зубу не досчитаешься. Что ж? Зато сразу отмаялся. А на этих и расход
идет и еще подолгу гомозят. Вот такие, как сейчас, все ездят, воевать
уговаривают. Ишь вон нажаривает. Сербия, да Бельгия. Своей докуки не
скачаешь, а он про чужую зудит. Слово к слову ладно прикладывает.
Ох-ох-ох, господи, батюшко! Народу разного много ты, владыко, расплодил,
а земли, видно, мало помастрячил. Все дерутся. Друг от дружки, один царь
от другого под свою руку землю отнять норовит. И мор на людей случается.
На Федотовой памяти три больших навалки в могилы было, а все земли не
хватает. И на войнах мужичья поубивали много. Считать коль только по
своей волости кто убит, кто от раненья преставился, кто без вести, в
храбрых несосчитанный, кончился, длинно поминанье выйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32